Он ухватился за него и крепко держался; потом, дрожа и задыхаясь — и молясь, — с трудом переместился в материнскую часть скалы и, найдя расщелину, втиснулся в нее. Оказавшись частично защищенным от постоянно засасывающего потока воды, он, тяжело дыша, привалился к камню. Постепенно паника отступила, и к нему вновь вернулась способность мыслить.

Схватка на берегу закончилась — к его досаде, но не к удивлению — победой сил Далзила.

На ближайшее время он был в безопасности, но в этот раз Далзил подобрался слишком близко, и ему следовало бежать как можно дальше от этих мест, но аккуратно, не оставляя следов, вообще никаких следов.

Он не тратил времени, чтобы впустую ругаться и гадать, как богиня возмездия сумела проявить себя столь неожиданно и грозно, что едва не застигла его врасплох; ответ был дан ему на берегу. Он не подозревал, что Краухерст один из людей Далзила, но Сент-Остелла знал в лицо, а по тому, как эти трое обменивались мнениями, ему стало ясно, что Краухерст один из них, и так же ясно, что эта чертова женщина — Мэдлин Гаскойн — была женщиной Краухерста. А это означало, что преследовать ее братьев было чрезвычайно опасно. Если бы все эти обстоятельства были известны ему раньше, он никогда не зашел бы так далеко.

Он дожил до этого дня только потому, что избегал Далзила и его команду — избегал всегда.

Теперь… Теперь он должен замести следы и побыстрее убраться из этих мест. Если Далзил хотя бы мельком заметил его здесь, он не увидит следующего рассвета. Далзил будет действовать — и в данных обстоятельствах без всякого снисхождения.

Если Далзил видел его в окрестностях, его жизнь будет измеряться временем, необходимым, чтобы его Немезида добралась до него. Он знал это с самого начала; это было частью захватывающей игры, доставляющей ему удовольствие. Играть со смертью и побеждать — вот в чем было наслаждение.

Напоминая себе о том, что до сих пор он на каждом шагу одерживал победы, он следил, как Далзил покидает берег и поднимается по тропе наверх.

Его отпустил страх — как ни противно ему было в этом признаться, но это было так.

Стиснув зубы, он силой воли направил мысли на то, чтобы составить план. Он не хотел полагаться на случай и оставлять необорванной хотя бы одну нить — пусть даже тончайшую, — которая могла бы привести к нему.

Несмотря на то что холод пробирал его до костей, он оставался там, где был, наблюдая и стараясь силой воли сохранить способность мыслить.

Он видел, как окружили его импровизированную армию, но никто в ней не знал его имени, так что угрозы оттуда не было. Их выстроили и повели под охраной наверх; они с трудом поднимались по крутой скалистой дорожке, и некоторые поддерживали раненых. Другие нападавшие вернулись к лодкам; он подумал, что они, быть может, оставят одну до утра, но все лодки спустили за бурунами. Две из них двинулись на юг; остальные направились на север и прошли всего в десяти ярдах от него. Прижавшись к скале, он не издавал ни звука и не шевелился, и в темноте его не увидели — темное пятно на черной скале.

Он долго ждал, пока берег опустеет, — потом еще подождал. Поверх волн он смотрел туда, где, как он полагал, был зарыт его груз. Судя по полнейшему равнодушию, с которым Дал-зил и его команда отнеслись к пространству, освещенному угасающими теперь факелами, и к тянущимся вдоль берега пещерам, он теперь нисколько не сомневался, что мальчишки — они оба — солгали.

Самое смешное в том, что он, который сам виртуозно лгал, так легко проглотил их басню. Но они оба выглядели абсолютно невинными, совершенно неспособными на обман — такими юными…

Он с удовольствием схватил бы их и выбил из них правду, но понимал, что следует примириться с потерей и бежать. Хотя какая-то часть его, теперь склонившаяся перед необходимостью исчезнуть, стать незаметным и таким образом остаться в живых, возмущалась, рыдала и стонала над потерей бесценного груза, его здравомыслящее «я» понимало, что никакое количество золота и драгоценных камней, дорогих украшений и статуэток не осчастливит его, если он будет мертв.