Знай себе идет к двери и даже не оглядывается. Рубашка у него болталась, и брюки были слишком широкие в поясе, так что ему приходилось останавливаться и подтягивать их, чтобы штанины не волочились по полу. Брюки были старомодные и некрасивые, не то что джинсы, как у всех других. Никто не знал, почему Пейтер носит такие уродские брюки. То ли у его мамы и папы не было денег купить что-нибудь получше, то ли они просто не придавали этому значения. О маме и папе Пейтера было известно только одно: они знали кучу языков и почти никогда не появлялись на людях. Потом стало еще известно, что мама Пейтера уехала.
Это было под конец последней четверти, перед самыми каникулами. Анна, как обычно, сидела и щекотала шею Пейтера кончиком линейки, но в этот день он не обращал на нее внимания. Только отмахивался рукой, и никак не заставишь его обернуться и позлиться на радость Анне. После, когда она спросила, что это с ним, он долго не хотел говорить, наконец рассказал все же про свою маму. Сказал, что она уехала. Удивительное дело! Но Пейтер больше ничего не объяснил. Уехала, и все тут.
Анна много раз спрашивала Пейтера, изо дня в день допытывалась, не вернулась ли его мама. Ходила за ним по пятам, пользуясь каждым случаем, чтобы спросить, и после уроков тоже. Но Пейтер не отвечал на ее вопросы, только качал головой.
— И ты не знаешь, где она теперь? — спрашивала Анна.
Пейтер качал головой.
— И твой папа тоже не знает? — спрашивала она.
Пейтер опять качал головой.
— А ты хоть спрашивал его? — допытывалась она.
Но Пейтер знай себе качал головой.
— Ну так возьми да спроси! — говорила Анна. — Что тебе стоит попробовать!
— Не хочу я спрашивать! — отвечал наконец Пейтер.
— Ну и дурак! — говорила Анна, хотя знала, что Пейтер только хуже расстроится от таких слов.
Он постоянно ходил и расстраивался после того, как начались летние каникулы, а мама все не возвращалась. И глаза его перестали сиять и блестеть из-под очков. Совсем не узнать человека. Анна страшно жалела его. Потом ее осенило, что нужно быть доброй и утешать его.
Ты сильно расстраиваешься? — спрашивала она, ходя за Пейтером, чтобы немного утешить его.
— Нет, — отвечал он всякий раз.
А сам расстраивался. Один раз даже плакал. Это было на третий день каникул, Анна отыскала его на малом пляже, села рядом и начала утешать:
— Странная у тебя мама — взять вот так да исчезнуть!
Но так как Пейтер от этих ее слов ни капельки не повеселел, надо было придумать что-то другое, и Анна сказала:
— И вообще, вы все странные какие-то! И папа твой тоже! И ты, если позволяешь маме вот так исчезать!
Внезапно она услышала какие-то необычные звуки. Словно мышь запищала. Такие же звуки издавал Матсик, когда ему влетало. Эти звуки сразу можно узнать, люди издают их, когда плачут и не хотят, чтобы другие слышали. Они сидели у самой воды, неподалеку от старой башни, и Пейтер все время поворачивался спиной к Анне. Тогда она сказала:
— Да ты совсем расстроился, Пейтер! Меня не проведешь, все равно я вижу!
— Замолчи! — крикнул Пейтер.
Но Анна все равно продолжала его утешать. Вообще-то она не знала, как положено утешать, ее ведь никто этому не учил, но она сама что-нибудь придумывала.
— Пейтер! — сказала Анна в тот раз, на третий день летних каникул. — Хочешь, я расскажу тебе одну вещь? Рассказать, кто я на самом деле?
Так она обычно утешала Матсика, когда ему влетало и он лежал и поскуливал на кровати. Смотришь, Матсик уже не скулит, а молча слушает ее.
И хотя Пейтер не слушал, Анна все равно рассказала:
— Я на самом деле русалочка. |