Люди в 40–59 лет, перешагнувшие тот возраст, когда мы жаждем обладать большой силой, и желающие только сохранить свое здоровье, могут удовольствоваться упражнениями, наиболее подходящими для этой цели. Особое значение я придаю священной обязанности всех и каждого побуждать окружающую молодежь к заботам о развитии своего тела; ведь молодежь так легко вдохновляется…

Старое мнение, будто физическое развитие не уживается рядом с умственным, к счастью, теперь отвергнуто, — к счастью, говорю я, ибо оно было одним из наиболее опасных, когда-либо побежденных человечеством».

Можно утверждать, что концептуальную основу тренировочного процесса в конце XIX века представляло в первую очередь переосмысление и адаптация античности к реалиям эпохи электричества, телеграфа, паровых машин и двигателя внутреннего сгорания.

Во многом это переосмысление, трансформация ли носили не столько эстетический, сколько религиозно-философский, даже мистический характер, когда строительство собственного тела восходило к ницшеанскому (модному в ту пору) пониманию сверхчеловека и сверхчеловечества.

Дух в данном случае воспринимался не с точки зрения метафизики, как вариант теософии, а с точки зрения физиологии, чьи непреложные законы не предполагают никакой дискуссии.

В частности, по Ницше, дух зиждется на таких объективных столпах человеческого бытования, как выносливость, отвага, свобода и, наконец, триумф воли.

Таким образом, осознанные лишения, преодоление себя через физическое напряжение, порой приносящее страдания, и есть смысл нового мироустройства, в котором спорт занимает особое место.

Спустя десятилетия, а именно в 1938 году, кинорежиссер Ленни Рифеншталь в своей картине «Олимпия», снятой во время Олимпийских игр в Берлине в 1936 году, создаст визуальный образ ницшеанской, если угодно, бодифилософии.

Спортсмены, словно вышедшие из залов Дрезденской картинной галереи античные боги и герои, всем своим видом в полной мере подтверждали слова Георга Гаккеншмидта:

«Всем известно, что огромное большинство современных людей отличается безнадежной физической слабостью, хотя никогда раньше борьба за существование не требовала от ее участников большего напряжения сил.

Благосклонный читатель подумает, что для современной борьбы не нужна физическая сила, но я постараюсь доказать ему, что истинные радости жизни возможны только при условии обладания здоровым телом. Один знаменитый врач высказывается по этому поводу следующим образом: „Когда я вспоминаю различные случаи моей тридцатилетней практики, я не могу сказать, чтобы ко мне приходили многие переутомившие себя физическим трудом; между тем как изнуренных умственной работой было сотни и излечение этих последних было особенно трудно и требовало много времени“.

Я пришел к заключению, что организм человека не предназначен исключительно для умственной работы, но прежде всего для физического труда рук и тела».

В этих словах, вне всякого сомнения, кроются зачатки философии спорта как философии для избранных, в частности, для особого отряда «высшей расы», ведущего весьма специфический образ жизни, — эти сверхлюди следят за своим телом и внешним видом, соблюдают режим и особую диету, они неукоснительно придерживаются установленных ими же самими правил поведения (понятно, что все это весьма претило именно русской ментальности, русскому характеру в целом, склонному к удали и широте, которую, как мы помним, так хотел сузить Иван Карамазов).

Однако в таком случае Гаккеншмидт вступает в противоречие с рассуждениями Краевского о том, что атлетизм ставит перед собой задачи не только и не столько физического усовершенствования человека, сколько его духовного развития. Тут, что и понятно, важную роль играют сбалансированность и чувство меры, когда атлет, образно выражаясь, может принимать участие как в спортивных соревнованиях, так и в поэтических турнирах.