Свет тут же напрочь забыл о хозяйской дочке.

Наконец-то и до Буривоя по-настоящему дошло, с кем они могут столкнуться! Безответные розовые кусты за оградой… Собака, впервые в истории Колдовской Дружины загрызшая квалифицированного волшебника… Если во всем этом действительно участвовал Талант, то это был Талант не просто «изрядной», а такой мощи, что индо оторопь берет. Это вам не Буня Лапоть с его ножом…

Но показывать свой страх коллеге стало бы распоследним делом — сродни загляду в вырез девичьего платья, — поэтому Свет лишь пожал раменами и сказал спокойно:

— Возможно, собака, напавшая на Клюя Колотку, была больна какой-либо неведомой формой бешенства… Впрочем, возможно, вы и правы, брате. А посему на этот раз я не стану напоминать вам о требованиях закона.

Буривой запер дверь на задвижку — накладывать отвращающее заклятье в чужом доме было неприлично. А Свет проверил целость магической печати на своем бауле, снял с него охранное заклятье, достал Серебряный Кокошник, баклагу с Колдовской Водицей и коротко бросил:

— Надевайте!

* * *

Когда они спустились вниз, празднество пребывало в полном разгаре. С хоров звучал быстрый германский вальс (Свет, к своему удивлению, понятия не имел, как называется этот очередной музыкальный подарок Вены остальной Европе), и по облитой сиянием газовых фонарей гриднице вовсю кружились пары.

Похоже, в особняк Белояра Нарышки явился весь цвет ключградского высшего общества. Тут и там среди партикулярных разноцветных камзолов и пышных дамских кринолинов мелькали зеленые мундиры воевод и синие с белыми кружевами одеяния мужей-волшебников. Встречались в толпе и алые балахоны представителей Сварожьего волхвовата. Партикулярные и ратники танцевали с дамами, волшебники же и волхвы, коим этикет не позволял тешить себя дрыгоножеством и рукомашеством, беседовали — с теми же партикулярными, ратниками и дамами либо друг с другом.

Столичные волшебники, также одетые согласно этикету (Свет — в голубое, а Буривой Смирный — в синее с кружевами), легко растворились в этой пестрой толпе, но были мгновенно изловлены хозяйкой дома. И начался обряд обоюдных представлений. Родовые имена и названия занимаемых должностей сыпались градом, так что вскоре Свет уже устал кланяться и пожимать крепкие да целовать изящные десницы.

Приметливая княгиня Нарышкина заметила изменение в настроении гостя и, воспользовавшись тем, что очередной представленный оказался давним знакомым Буривоя Смирного (а давним знакомым всегда найдется, чем занять друг друга), тут же увлекла чародея Смороду под хоры с наяривающими изо всех сил игрецами, к задней стене гридницы, где, аки редуты на поле боя, расположились столы с закусками и напитками. Устроены редуты были на варяжский манер — подходите, наливайте, пейте и закусывайте чем душе угодно. Впрочем, словенский манер гостеприимными хозяевами тоже не был забыт — по гриднице, среди танцующих и беседующих, сновали с подносами многочисленные одетые в коричневую униформу слуги.

— Что вы предпочитаете из напитков, чародей? — спросила Цветана, мило улыбнувшись. — Сливянка? Клюквенная? Армянский коньяк?

— Честно говоря, я бы предпочел самую обычную словенскую медовуху, любезная княгиня.

Медовухи на столе не наблюдалось, но, повинуясь хозяйкиному жесту, к Свету тут же подлетел слуга, наполнил разлатую серебряную чарку. Цветана остановилась на франкском шампанском в кубке уральского хрусталя.

— За вас, любезная княгиня! За ваше гостеприимство! Счастья и богатства вам и вашим детям, и всему вашему роду!

— За вас, чародей!

Чокнулись, выпили. Медовуха оказалась разымчивой и превосходной, шампанское, надо полагать, тоже не подвело — в таком доме дешевых напитков наверняка не держали.