Неужели и теперь еще не узнаете?[5 - Мотив «Москва – сердце России» был излюбленным в «Москвитянине», в первом своем номере поместившем программное стихотворение Ф. Н. Глинки «Москва», которое заканчивалось строками:Град срединный, град сердечный,Коренной России град.] Нет, не может быть!.. О милое предисловие! Кто же не узнает в тебе незабвенного «Москвитянина» по этой любви к родине (то есть к Москве), по этому неуменью говорить по-русски, по этой наклонности к повторению одной и той же мысли в десяти разных фразах! Так это ты – пристальный чтитель летописи, предопределенный наблюдатель народной жизни! Только тебе мог достаться изумительный удел: «Дышать тем, что вырастает внутри тебя»! Кто, кроме тебя, может дышать такими прелестями? Все люди дышат воздухом, внешним воздухом; ты только можешь дышать «убеждениями, выростающими в тебе самом». Бедный! Я не завидую твоим легким, твоему обонянию и всему твоему уделу. Особенно когда вспомню о пресловутых заложениях, которые в тебе образовались, как ты уверял несколько лет тому назад[6 - Абзац наполнен намеками на М. П. Погодина («неуменье говорить по-русски», «пристальный чтитель летописей» и др.), исследователя удельного периода русской истории («не завидую… твоему уделу» – многозначная фраза, в частности содержащая намок на печально известный конец «Москвитянина», павшего от внутренних междоусобиц). Термин «заложения» неоднократно использовался «москвитяновской» критикой как обозначение нравственного душевного опыта личности, органически связанной с «народным духом» (ср. напр., статью Е. Н. Эдельсона «Несколько слов о современном состоянии и значении у нас эстетической критики» в «Москвитянине», 1852, № 6; то же: Русская эстетика и критика 40–50-х годов XIX века. М., 1982, с. 279). Добролюбов обыгрывает это слово в связи с известным пристрастием «молодой редакции» «Москвитянина» к дружеским застольям.].

Но, вспомнивши о заложениях, я уже не могу оторваться от милых воспоминаний, которые оставил в моем сердце незабвенный «Москвитянин» пятидесятых годов. Я доселе живо себе представляю те тощие книжки, в которых отличались старая редакция и молодая редакция. Старую представлял г. Погодин и отчасти г. Шевырев, молодую – гг. Б. Н. Алмазов, Е. Н. Эдельсон, С. П. Колошин и т. п. Я как теперь вижу пред собою рьяные статейки молодой редакции; старая редакция обыкновенно к первой странице их помещала примечание, гласившее, что молодая редакция городит чепуху; молодая же редакция вознаграждала себя тем, что в продолжение статьи старалась доказать, что старая редакция ничего не смыслит… Умилительно было видеть такое полное беспристрастие, и всякий читатель невольно наполнялся доверием к добросовестности обеих редакций. Как хороши после этого казались и объявления г. Погодина о том, что он в своих критических статьях все не может удержаться от старой профессорской привычки: означать достоинство сочинения числом баллов, как делал со студентами;[7 - Подобное «объявление» Погодин сделал в заметке «О рецензии г. Кавелина круговых сочинений» (Москвитянин, 1849, № 1, отд. VI, с. 18; см. по этому поводу ироническую реплику в ОЗ, 1849, № 2, отд. VIII, с. 257).] и рассуждения молодой редакции о меевском элементе в поэзии,[8 - В статье «Библиотека для чтения. Январь и февраль» Ап. Григорьев писал о поэтической «красоте, пока исключительно Мею принадлежащей» (Москвитянин, 1855, № 3, с. 127).] о достоинствах какого-то романа, состоящих в том, что герой его называется Борисом, о поставлении собственного я вразрез с окружающей действительностью;[9 - В статье «Русская литература в 1851 году.