— Ну что ж ты, Петруша! Думай не думай, три рубля не деньги, — поторопил его Василий Иванович.

Но слова застряли у Гаврилова в горле. Он почувствовал, что сейчас зарыдает, и, сделав над собой усилие, выдохнул:

— Вам! — И стало ему сразу легко и свободно.

— Ух ты! — сказал с восхищением Василий Иванович. — А эту?

— Эту… Валентине Петровне…

— Эту… — Он на мгновение запнулся, считая, сколько уже назвал, и тут же выпалил — Эту нам с мамой!

Он не мог, нет, никак не мог назвать Егупина. Это было б противоестественно, невозможно. Это было бы предательством по отношению к матери. И он не назвал его имени. И был горд. И совсем не стыдился этого.

— Ну вот и молодец! — с облегчением сказал Василий Иванович. — А эта, выходит, вам, — обратился он к Егупину, не называя его ни по имени, ни по отчеству. — Погреемся, бабоньки! От досок-то тепла больше будет, чем от книжек…

В этот день, впервые за многие недели, Гаврилов лег в постель раздевшись. В комнате было тепло. Буржуйка раскалилась докрасна, и мать долго сидела перед ней, не решаясь лечь спать. Боялась угару, боялась, как бы не загорелось что.

Он хорошо помнил то утро в декабре, когда открыл на кухне кран, а вода не пошла. Это случалось и раньше, и приходилось ходить на первый этаж, брать воду в квартире у татарки-дворничихи. Но в то утро воды не было и на первом этаже. Ее больше совсем не было. Просто замерзли трубы в холодном, неотапливаемом доме.

Гаврилов шел и все вспоминал, и вспоминал тот холодный, невыносимо холодный год, и моментами ему вдруг начинало казаться, что вокруг сугробы да вьюга, и везет он с Невы на саночках ведро с водой, а вода расплескивается, намерзая на веревке, которой привязано ведро к саням, на самих санях, и Гаврилову до слез жаль воды, так трудно она ему досталась. Гаврилова начинало знобить от этих воспоминаний, и он пытался думать о<style name="95pt"> чем-нибудь другом, но не мог.

Неожиданно громко хлопнула дверь, из большого дома стремительно выскочил хохочущий парень, рослый, широкоплечий, он чуть не сбил Гаврилова с ног. За парнем выскочила рослая девушка с прутиком в руке. От неожиданности Гаврилов инстинктивно схватился за парня, и глаза их встретились. Это был «Гешук Отбившийся от рук».

— Петька! — заорал Гешук. — Моряк — с печки бряк! Вот это номер!

Гешук схватил было Гаврилова в охапку, но тут же отпустил и, встав навытяжку и приложив руку к рыжей голове, снова заорал:

— Доблестным защитникам двадцать пятого от гвардейцев сорок второго углового физкульт-привет!

— Гешук! — обрадованно вскрикнул Гаврилов и чего- то вдруг испугался. — Гешук…

Они долго трясли друг другу руки, похлопывали по плечам, подталкивали.

— Ну моряк! — кричал Гешук. — Вот это да! Ну Гаврилов! Давно я вашему брату из двадцать пятого бока не мял. Вот доберусь теперь. Да моряков-то и боязно лупить… Как же ты на флот-то попал? — спросил он, чуть успокоившись.

— Юнгой. Два года уже, — ответил Гаврилов. — Из детдома бегал, потом в школу юнг. Упросил…

— И я в детдоме был, — словно обрадовался Гешук. — Потом ФЗО. Год назад вернулся. На заводе работаю. Тебе посудины строю…

Потом, вспомнив про девушку, с интересом наблюдавшую за их встречей, Гешук чуть смущенно сказал:

— Вот с Лизаветой мы и работаем вместе. Знакомься.

Гаврилов повернулся к девушке, сказал: «Здравствуйте!» Хотел приложить руку к бескозырке, да застеснялся.