– Так, – сказал Декамбре, возвращая ему листки. – Но лучше об этом молчать. Люди – народ ограниченный.

– Очень ограниченный, – согласился Жосс, снова принимаясь за работу.

– Меня мать научила плести кружева. А почему вы не прочли это вслух?

– Не люблю дураков, – сказал Жосс.

– Но меня вы тоже не любите, Ле Герн.

– Нет. Но и дураков не люблю.

Декамбре встал и направился к выходу. На пороге он обернулся.

– Ле Герн, – сказал он, – комната ваша.

VI

Около часа дня Адамберг входил в подъезд здания уголовного розыска, когда его остановил незнакомый лейтенант.

– Лейтенант Морель, комиссар, – представился он. – У вас в кабинете ждет девушка. Она не хочет говорить ни с кем, кроме вас. Некая Мариза Пети. Она уже двадцать минут здесь. Я решил запереть дверь, а то Фавр хотел пойти поддержать ее морально.

Адамберг нахмурился. Вчерашняя женщина, которая рассказывала про рисунки на дверях. Ведь он же вроде ее успокоил. Если она повадится ходить каждый день, придется что‑то придумывать.

– Я сделал глупость, комиссар? – спросил Морель.

– Нет, Морель. Я сам виноват.

Итак, Морель. Высокий, худой брюнет, угреватое лицо, выступающие челюсти, чувствительный. Угри, челюсти, чувствительность – Морель.

Адамберг с некоторой опаской вошел к себе в кабинет, кивнул Маризе и сел за стол.

– Ох, комиссар, мне так неудобно снова отнимать у вас время, – начала Мариза.

– Одну минуту, – сказал Адамберг, доставая из ящика стола лист бумаги и ручку.

Таким отвратительным приемом пользовались полицейские и руководители предприятий, чтобы собеседник почувствовал себя мелкой сошкой. Адамберг корил себя за это. Считаешь себя благороднее лейтенанта Ноэля, который лихо застегивает куртку, а сам, оказывается, способен на худшее. Мариза тут же умолкла и потупилась, и в этом явно угадывалась ее привычка сносить несправедливые упреки начальства. Ее можно было назвать хорошенькой, а когда она наклонялась, в разрезе блузки виднелось начало груди. Думаешь, что у тебя ничего общего с бригадиром Фавром, а сам такой же кобель. Адамберг неторопливо вывел на листе бумаги: угри, челюсти, чувствительность, Морель.

– Итак? – сказал он, поднимая голову. – Вам все еще страшно? Вы помните, Мариза, что здесь отдел по расследованию убийств? Если вы чересчур, беспокоитесь, может, вам лучше обратиться к врачу, а не в полицию?

– Может быть, – вздохнула она.

– Вот и хорошо, – сказал Адамберг, вставая. – Не надо волноваться, от граффити еще никто не умер.

Он широко распахнул дверь и улыбнулся, чтобы Мариза не стеснялась и уходила.

– Но я еще не рассказала про другие дома, – сказала она.

– Какие дома?

– Про два дома на другом конце Парижа в Восемнадцатом округе.

– И что там случилось?

– Там тоже черные четверки. Они там на всех дверях, а появились гораздо раньше, чем у нас.

Адамберг секунду помедлил, потом неторопливо закрыл дверь и указал женщине на стул.

– Ведь графферы рисуют только в своем квартале, так ведь, комиссар? – робко сказала Мариза, усаживаясь. – То есть я хочу сказать, у них есть своя территория? Разве бывает, чтобы они рисовали на одном доме, а потом то же самое на другом конце Парижа?

– Если только они не живут в разных концах Парижа.

– Да, но обычно такие компании из одного района, разве не так?

Адамберг промолчал, потом достал блокнот.