|
Это не такой человек, который просто сказал себе – возьму‑ка я да использую бич Божий, пусть он как громом всех поразит. Это не какой‑то болтун и не мистификатор. Быть того не может. У сеятеля не тот размах. Он свято верит в свое дело. Он рисует эти четверки с любовью, в этом весь он. Чума живет в его подсознании, вне всяких пределов. Ему плевать, поймут его или нет. Главное, что он сам себя понимает. Он пользуется ею, потому что так надо. К такому выводу я пришел.
– Правильно, – терпеливо произнес Ферез. – А если я прав, значит, чума глубоко сидит в нем самом. А это значит, что ее истоки;… – В семье, – договорил Ферез. – Точно. Вы согласны со мной? – Вне всякого сомнения, Адамберг. Потому что иначе не может быть. – Хорошо, – продолжал комиссар, с облегчением подумав, что самое сложное уже сказано. – Вначале я думал, что, может быть, он переболел сам, когда был молод и жил в какой‑нибудь далекой стране, я предполагал несчастный случай, неудачу, что‑нибудь в этом роде. Но меня это не удовлетворило. – И тогда? – подбодрил его Ферез. – Тогда я стал ломать себе голову, пытаясь понять, как на юные годы человека могло повлиять несчастье, последний раз случившееся в восемнадцатом веке. Единственный вывод, который напрашивался, – что сеятелю теперь двести шестьдесят лет. Но такого не может быть. – Довольно оригинально. Любопытный был бы пациент. – Но потом я узнал, что последняя чума в Париже разразилась в 1920 году. А это уже наше время, а значит, уже теплее. Вы знали об этом? – Честно признаюсь, нет, – ответил Ферез. – Девяносто шесть заболевших, из них тридцать четыре умерли, в основном в пригородах, где селилась беднота. И я думаю, Ферез, что семью нашего приятеля затронуло это несчастье, хотя бы частично, возможно, прадедушек и прабабушек. И эта история стала семейной сагой. – У нас это называется – семейный призрак, – перебил врач. – Прекрасно. Этот призрак жил в семье, и вот таким образом чума засела у ребенка в мозгу, ему постоянно рассказывали, как она уничтожила близких родственников. Думаю, это был мальчик. Чума стала неотъемлемой частью его жизни, его… – Психики. – Вот именно. Она стихийно ворвалась в его жизнь, а вовсе не была историческим прошлым, как для нас с вами. Фамилию сеятеля я найду среди пострадавших от чумы 1920 года. Адамберг остановился, скрестил на груди руки и поглядел на врача. – Верно мыслите, Адамберг, – улыбнулся Ферез. – И вы на правильном пути. Но к семейному призраку нужно добавить жестокие потрясения, которые позволили ему укрепиться. Призраки вьют свои гнезда в трещинах. – Согласен. – Но боюсь, мне придется разочаровать вас. Я бы не искал сеятеля в семье, пострадавшей от чумы. Я бы искал его в семье, которую чума миновала . А тут придется выбирать среди тысяч людей, а не только среди тех тридцати четырех. – Почему нужно искать в семье, которую миновала чума? – Потому что ваш сеятель пользуется чумой как инструментом власти. – И что из этого? – Все было бы по‑другому, если бы чума победила его семью. Тогда он питал бы к ней отвращение. – Я знал, что где‑то ошибся, – произнес Адамберг и снова принялся шагать, заложив руки за спину. – Это не ошибка, Адамберг, вы просто немножко запутались. Если сеятель пользуется чумой как инструментом власти, значит, она сама когда‑то даровала эту власть его семье. Их дом чудом уберегся от чумы, хотя она свирепствовала во всей округе. Его родным пришлось дорого заплатить за это чудо. |
