Её родители были из тех, которые про других евреев говорят не «мы», а «они». Когда у Аллы произошло национальное самоопределение, она попыталась выяснить у мамы с папой, что это значило и почему она, всю жизнь говорившая по-русски, вдруг оказалась еврейкой. Родители — Алла не могла понять почему — отреагировали так, словно она официально заявила им о намерении попробовать героин. Когда всё улеглось, девочка надумала разобраться, как привыкла, по книгам. Она уже представляла себе, как станет настоящей правоверной еврейкой, начнёт блюсти кашрут и субботу… Увы, дело оказалось неожиданно сложным, требующим немалой стойкости и духовной работы, и в какой-то момент Алла осознала, что не готова. С той поры у неё осталась лишь звёздочка-могиндовид, хранимая в кошельке. И тягостное чувство вины: «Вот, и это у меня не получилось, никуда я не гожусь».

— Я-то к тебе привык, да мне и дела особого нет, ты вот у Тинки спроси, — усмехнулся между тем Кирилл. — Сдаётся мне, ей время от времени тебя пристукнуть охота…

Алла так и ахнула:

— Неужели из-за того, что я?..

— Нет, — вздохнул Кирилл и впервые взглянул прямо на девочку. Глаза-зверюшки смеялись. — Я думаю, всё же из-за другого… А что, этот Гюнтер… он тебе угрожал?

Алла смутилась, опустила взгляд.

— Да нет, что ты… Я просто подумала: как он может? Про Гитлера… Он мне ещё что-то такое рассказывал, мистическое… Я не очень поняла… А почему ты сказал, что ты — привык?

— Так я в спецфизматшколе учусь, — усмехнулся юноша. — У нас там я как бы не единственный хотя бы по папе ариец…

— Я думаю, — сказала Алла, — Вальтер и Гюнтер ведь друзья. Значит, наверное, у них и мнения одинаковые. Ну, про историю. А как же Тина с ним…

— Господи, да это всё сто лет назад было, — поморщился Кирилл. — Давно и неправда. А Тина твоя, скорее всего, вообще не в курсе, кто с кем тогда воевал…

— Ты думаешь, я всё придумываю? — потупилась Алла. — Усложняю?

— Точно, — сказал Кирилл, и его автономные пальцы снова забегали по клавиатуре. — А что касается немцев… Если хочешь знать, по мне, вся штука вовсе не в Гюнтере с Вальтером.

— А в чём же? — удивилась Алла.

— В дедушке, — уверенно сказал Кирилл. — В господине Фридрихе Золлингере… Если бы Интернет фурычил, я бы про него поискал. И знаешь, сто пудов — что-то нашлось бы…

На корме ярко раскрашенного катера лежал синий мат с эмблемой Гринписа. На мате, выпрямив спину, в позе лотоса сидела изящная, как ящерка на солнце, француженка Эдит. Москвич Альберт стоял у борта, держась загорелой рукой за леер. Разговаривали по-английски. Чайки сидели на скользких камнях и требовательно кричали: Эдит уже третий день кормила их остатками ужина.

— Ты чувствуешь: что-то в воздухе? — Эдит помахала тонкими пальцами и улыбнулась. — Хорошо, что мы оказались тут.

Альберт смотрел на завиток волос у неё на шее и злился непонятно на кого. Вся картинка виделась ему как бы со стороны и до тошноты напоминала не то кадр из мыльного сериала, не то рекламный плакат туристической фирмы.

— Здесь, за полярным кругом, всё время ощущаешь словно бы чьё-то внимание. Хочется понять, — продолжала Эдит. — Я говорила со всеми, с кем удалось. С местными жителями, с уфологами, которые приехали незадолго до нас. Инженер из Петербурга сказал мне, это всегда чувствуется там, где Земля содержит руды с металлом, потому что металл пишет влияние космоса на нашу жизнь…

— Охота тебе, — буркнул Альберт.