Я увидел, как Худякова затрясло. Ноздри вздулись, будто у загнанного коня, и лицо нехорошо побледнело.

— Вернется, — успокоил я Худякова. — Куда он денется?..

— Куда?! — закричал на меня Худяков. — Да я же за вас отвечаю…

Он выматерился и побежал следом за Ладецким.

— А Пухов сейчас — рвет и мечет, — вздохнул Гриша. — Выговор мне обеспечен… Ладецкий! Брось придуриваться, пошли домой!

Я обулся, встал и только сейчас ощутил холод промокшей одежды. Повар тоже, засунув руки в карманы, дрожал и облизывал посиневшие губы.

— Верни-ись! — гремел по тайге голос Худякова и удалялся, глох за расстоянием.

Потом опять все стихло, и несколько минут мы стояли с Гришей молча, глядя друг на друга. Психу Ладецкого я не придавал значения, но сейчас какое-то неясное беспокойство толкало изнутри, заставляя думать, что же произошло. Я огляделся и понял, что тоже не знаю, в какую сторону идти. Мы так долго крутились по тайге, гарям, болотам, что я начисто потерял ориентировку. Почему же Ладецкий так уверенно пошел от нас? Значит, он знал, в какой стороне лагерь, знал, куда идет. Все-таки пятый год в геологии… Зачем же в таком случае Худяков пытается вернуть его?.. Я прислушался. Худяков, видно, догнал Ладецкого и у них шел разговор, но о чем, понять было невозможно. Доносилось лишь какое-то курлыканье и эхо.

— Пошли за ними, — сказал я, — чего тут стоять.

— Пошли, — безразлично проронил Гриша. — Мне что…

Я не успел сделать и двух шагов, как там, откуда был слышен разговор, хлестко ударил выстрел. Загудело в голом осеннем лесу, пошло играть громом, сотрясая тишину. И не успели затихнуть отзвуки, как новый выстрел дробно откликнулся в вершинах деревьев.

— Палят, — прокомментировал Гриша и поежился. — Теперь хоть пали, хоть не пали, а медвежатника в зубах не застрянет.

Через несколько минут раздался треск сучьев и на луговину вышел Худяков.

— Чего стоите? — крикнул он. — Пошли! Ну его… Одумается — придет.

Всю дорогу шли молча. Худяков несколько раз стрелял на ходу, а потом стоял и прислушивался. Примерно на середине пути мы простояли минут двадцать, и Худяков пальнул дважды, пригнувшись, что-то высматривал вдали между деревьями, но в тайге было тихо, словно, кроме нас, — ни одной живой души…

Лишь выйдя на окраину Плахино, я убедился, что мы шли правильно. Как умудрился Худяков ориентироваться в пасмурную дождливую погоду и за пятнадцать километров ни разу не ошибиться, я не понимал.

Но здесь, уже на окраине Плахино, я понял другое: вышло так, что мы бросили Ладецкого одного в тайге. Ладецкий теперь уходил в противоположную от поселка сторону…

— Худяков… мужики, — я поймал Худякова за рукав. — Мы же Ладецкого бросили…

Он повернулся ко мне, глянул с сожалением, как на больного.

— Мне собак жальче, Витька… — проговорил он. — Ослабнут совсем — помнет зверь.

— А он? А Ладецкий как?! У него куска хлеба нет! Он почти раздетый!

— Придет, — уверенно сказал Худяков. — Помается, хлебнет мурцовочки и придет… Вот собаки на выстрел не пошли — плохо. Шайтан всегда ходил, а тут обозлился, что ли… Пропадут, не дай бог…

Я представил, как Ладецкий сейчас «хлебает мурцовочку», бредет где-то под холодным дождем в одной энцефалитке и все дальше уходит от лагеря… — Искать надо, — сказал я. — Пошли назад!

Худяков остановился, тяжело присел на горелый комель бревна.