Почему же женщины, несмотря на всю свою кажущуюся степенность, так обожают повес и распутников? Подобно бабочкам, стремящимся к огню, они наслаждаются близостью опасности. Она не должна быть глупой бабочкой.

– Твоя мать сегодня здесь? – спросила она, еще раз окидывая взглядом лица женщин, сидящих в ложах.

– Я не смог убедить ее прийти сюда.

– Надеюсь, она не заболела?

– Нет, нет. По правде говоря, ее литературный кружок проводит встречу сегодня вечером, и она предпочла отправиться туда. Ее болезнь скорее причиняет ей неудобства, чем препятствует заниматься тем, чем она хочет. Возможно, ее сердце чуть слабовато, но я обнаружил, что оно становится еще слабее, когда она хочет заставить меня что-то сделать.

– Например, остаться в Новом Орлеане, вместо того чтобы отправиться с Уильямом Уокером в Никарагуа прошлой осенью?

– От одной мысли об этом у нее чрезвычайно усилилось сердцебиение. Она очень мудрая леди, хотя и немного хитрая.

Теплота его голоса вызвала какое-то странное ощущение в сердце Ани.

– Я полагаю, твоя мать видела парад?

– Да, и объявила мой костюм вульгарным, но впечатляющим.

– Женщина со вкусом, – притворно-застенчивым голосом сказала Аня.

Конечно же, он был впечатляющим. Находясь так близко к нему в обществе, при том что он был полуобнажен, она чувствовала, что ей становится все жарче. Этот жар, казалось, исходил из нижней части тела, воздействуя на нее так, как если бы Равель действительно был всемогущим Паном.

Равель, бросив взгляд на нежный румянец у нее на щеках, пробормотал:

– Я рад, что он тебе нравится.

Чтобы сменить тему разговора, Аня принялась искать в уме что-нибудь подходящее.

– Мне кажется, я не поблагодарила тебя за то, что ты так доблестно бросился спасать меня сегодня днем. Он покачал головой.

– Ты можешь рискнуть и сделать это сейчас.

– Моя жизнь много значит для меня, и было бы величайшей неблагодарностью не выразить тебе свою признательность.

– Она значит много и для меня.

Она обдумывала эти слова в тишине, в то время как они кружились по залу в вихре ее пышных юбок и волны голубого шелка практически скрывали нижнюю часть его тела.

Зеленый плащ развевался у него на плечах, а в золотом шнуре, стягивающем его, в брошах-застежках, в золотистой маске и короне из листьев отражались блики света, так что вдвоем они представляли собой вращающийся калейдоскоп движения, цвета и ярких золотых бликов.

Постепенно между ними возникло ощущение единения, ощущение того, что ограничения исчезали, а враждебность улетучивалась. Они двигались синхронно, как бы в едином порыве. Как бы много или мало чего-то еще не существовало между ними, этой физической гармонии нельзя было отрицать. Она сама по себе была удовольствием, приносила подлинное удовлетворение.

Его руки были сильными, движения уверенными, а чувство ритма природным. На этот короткий промежуток времени Аня полностью, с безоговорочным доверием отдалась ему. Она знала, что он не подведет здесь ни ее, ни себя.

Легко, без устали, она кружилась, ведомая им, инстинктивно следуя за ним с такой точностью, что Равелю она казалась частью его самого, костью от кости, плотью от плоти, и расстаться с ней значило как бы отрубить себе руку. Он не хотел ее отпускать. Никогда больше в своей жизни.

Это было безупречное, свободное слияние душ, разумов и тел, нечто, направляемое самой судьбой и неосознанным желанием, величественное и великолепное. Это было просто невозможно вынести.

Музыка закончилась. Раздались аплодисменты. Окружавшие Аню и Равеля танцоры стали медленно расходиться к ложам – кавалеры провожали своих дам на их места.