Все зависит от того, как рассказывать. Наверное, именно поэтому некоторых преступников или врагов наказывают, убивают или линчуют, не дав им сказать ни слова; поэтому, отрекаясь от друзей, их гонят прочь со словами «Я тебя не знаю» или просто не отвечают на их письма – им не дают говорить, чтобы они не смогли оправдаться, чтобы не смогли объяснить свои поступки и вызвать к себе сочувствие («…те, кто меня знает, молчат и молчанием своим меня не защищают…»).
Потом я тоже задал несколько вопросов, всего несколько – вполне объяснимое любопытство: кто и когда пришел в квартиру Марты и обнаружил то, о чем я не рассказал никому той ночью? Сколько времени малыш был один? Когда и как разыскали Деана в Лондоне и через сколько времени после случившегося он обо всем узнал? Сколько минут он не знал того, что мог бы знать? Сколько времени все плыло у него перед глазами и ему казалось, что это происходит не с ним, словно он включил телевизор, когда там уже шел фильм, или словно пришел в один из тех кинотеатров, где по нескольку раз без перерыва показывали одни и те же два фильма и можно было войти в любой момент и начать смотреть с любого места? Сколько времени он не мог прийти в себя? Луиса отвечала подробно и честно – у нее больше не было причин не доверять мне: я уже все рассказал, я перестал скрываться, я сделал все, чтобы она поняла меня и даже простила, если было что прощать (я оставил малыша одного, но было бы гораздо хуже, если бы я забрал его с собой – это было бы как похищение, – сказал я ей) и даже посочувствовать – мне было за что посочувствовать. Малыш был один только утром – с той минуты, когда он проснулся, до той, когда пришла (у нее свои ключи) женщина, которая убирает квартиру и готовит обед ему, Марте и ее мужу, когда тот обедает дома, а потом несколько часов сидит с ребенком, пока Марта в университете (на том же факультете, где учился я) – у нее занятия то утром, то вечером. Он, кажется, даже не понял, что Марта умерла: нельзя понять то, с чем раньше никогда не сталкивался, а он еще не знает, что такое смерть, и, должно быть, решил, что Марта спит – чем еще он мог объяснить то, что, сколько он ни тормошил и ни звал мать, она оставалась неподвижной и безучастной. Наверное, он забрался на постель, с трудом стянул с матери одеяло, тормошил ее, может быть, даже ударил – маленькие дети дерутся, когда сердятся, на них нельзя за это обижаться. Марта все еще была похожа на Марту. Может быть, он громко плакал или кричал от злости – его никто не услышал (или все сделали вид, что не слышат), но он наверняка устал и проголодался, съел то, что нашел на оставленной мною для него тарелке, выпил сока и стал смотреть телевизор – не тот, который я оставил для него включенным в гостиной и по которому, когда я уходил, шли «Полуночные колокола», а тот, что стоял в спальне, – его я тоже не выключил, и с его экрана разговаривали (без звука, одними субтитрами) Макмюррей и Стенвик: он хотел быть рядом со спящей матерью, он все еще надеялся, что она проснется. Там его и нашла домработница, уже после полудня: он лежал на кровати рядом с неподвижной матерью и смотрел телевизор без звука (может быть, на его счастье, шла какая-нибудь детская передача). Несколько минут женщина стояла в растерянности, схватившись за голову (наверное, еще даже не успела снять шляпку, приколотую булавкой). Пальто она тоже еще не сняла. Возможно, у нее мелькнула мысль, что весь этот ужасный беспорядок ей потом придется убирать. Она не знала, что Деан в Лондоне (сама Марта об этом тоже вспомнила накануне слишком поздно), поэтому позвонила ему на работу и рассказала (сумбурно и путано) о случившемся секретарше (которая ничего не поняла), а потом отыскала телефон сестры, Луисы, и Луиса тут же примчалась на такси на улицу Конде-де-ла-Симера и, задыхаясь, вбежала в спальню сестры. Через десять минут появился Ферран, компаньон Деана, – он ничего не понял из того, что со слов домработницы передала ему секретарша, и приехал сам, чтобы все выяснить. |