|
Скрыть это будет невозможно – слишком многие уже знают, так что придется ему сказать. Лучше, чтобы он знал». И тогда Луиса позвонила в отель «Вильбрахам» (я не спросил, с кем она попросила ее соединить: с мистером Деаном – или Дином – или с мистером Бальестеросом), так что он уже все знал, когда я позвонил ему в час ночи из телефона-автомата и повесил трубку, услышав его голос. Ему уже все рассказала Луиса, а потом подтвердил его компаньон, так что теперь он должен был пересмотреть, переоценить или по-другому рассказать все, что он делал в течение тех двадцати часов, которые вдруг превратились во что-то зыбкое и ирреальное, – такими станут для меня воспоминания о персонажах Макмюррея и Барбары Стеквик в тот день, когда я снова (уже целиком) буду смотреть этот фильм с субтитрами, а для Oniy the Lonely таким будет (когда ему дадут кассету, которую для него обещала достать сеньорита Анита) тот эпизод из «Полуночных колоколов», который он посмотрел два с половиной года назад в бессонную ночь. Или сцены воздушного боя, который вели пилоты «спитфайров», и сцены из фильма про королей и призраков, которые видел я тоже в бессонную ночь два с половиной года назад, но уже в другую ночь – мне до сих пор не удалось найти ни один из этих фильмов, которые шли одновременно, я до сих пор не знаю, что это за фильмы. Те двадцать часов стали для него чем-то вроде заколдованного времени (или сна), временем, о котором нужно забыть, словно его и не было никогда, – но забыть нельзя: воспоминание занозой застряло в памяти.
Потом Луиса снова легла (разговаривая с Деаном, она сидела на кровати – трудно утешать вдовца издалека, да еще и лежа) и долго смотрела телевизор, пока сон не начал одолевать ее (кажется невероятным, что после смерти близкого человека можно заснуть, но все-таки в конце концов все засыпают). Тогда она заставила себя подняться и раздеться – без моей помощи, без чьей-либо помощи: подошла к окну и начала снимать свитер через голову. Скрестив руки, она потянула свитер снизу вверх и сдернула его одним рывком, так что рукава вывернулись и теперь держались только на кистях рук. В таком положении она простояла несколько секунд, и вся ее фигура выражала усталость (усталость после этого движения или после тяжелого дня) – так стоят застигнутые бедой люди, которые не могут перестать думать о своем несчастье, а потому раздеваются медленно и, сняв одну вещь, задумываются или погружаются в себя. А может быть, сняв свитер, она взглянула в окно и увидела что-то или кого-то – возможно, она увидела такси и возле него – меня. – Он тебя ищет, – закончила она свой рассказ о том, чего я не знал или о чем только догадывался, – и мне придется рассказать ему, что я тебя нашла. – Я знаю, – ответил я и сказал ей о том разговоре, который подслушал, выходя с кладбища. Я признался Луисе, что был в то утро на кладбище, что впервые увидел ее именно там и что услышал там разговор мужчины и женщины (я не осмелился признаться, что уже знал, кто были эти люди, я предпочел, чтобы она, как и я, узнала обо всем, прослушав пленку): «Слышно что-нибудь про того типа?» – спросил человек, который шел впереди меня, а женщина, что шла с ним рядом, ответила: «Ничего. Но они только начали его искать, и Эдуардо настроен решительно». – Я не сказал ей, что они не были мне совсем уж незнакомы: их зовут Висенте и Инес, и с Висенте мы чуть не породнились. Ресторан уже закрывался. Я давно расплатился, хозяева любезно делали вид, что снимают кассу и пересчитывают выручку. Мы съели все, что нам принесли, даже не поняв, что это было. Луиса машинально поднесла к губам салфетку (она положила ее на стол после десерта, это было уже давно). От кофе она отказалась, но попросила принести грушевый ликер. – Вот, значит, как, – сказала она, – уже все вокруг знают. |
