— Ну, довольно, не разсуждай! Сдавай вещи, которыя тебѣ были даны, и убирайся вонъ! крикнула Клянчина. — Василій Романычъ! Разсчитай ее и выбрось ей паспортъ. Я сейчасъ пойду въ деревню и отыщу себѣ бабу-поденщицу, а ты завтра поѣдешь въ Петербургъ и привезешь новую прислугу.

Нянька была разсчитана и удалилась. Работники лавочника потащили ея сундукъ и подушки со двора. Клянчины сѣли обѣдать и ужъ прислуживали себѣ сами.

— Нѣтъ, какова наглость! говорила Клянчина про прислугу.

— Не любитъ городская избалованная прислуга деревню. Ей мелочная лавочка нужна, трактиръ, портерная, сообщество сосѣдской прислуги, чтобъ было съ кѣмъ колоторить, сплетничать, ругать господъ. Что ей хорошаго на лонѣ природы?

— Да ужъ и для насъ нѣтъ ничего хорошаго въ этомъ лонѣ природы. Помилуй, двое сутокъ, какъ пріѣхали сюда, и только и дѣлаемъ, что воюемъ съ кѣмъ-нибудь. И, какъ видится, этой войнѣ конца не будетъ.

Клянчинъ вздохнулъ и молчалъ. Онъ былъ согласенъ съ женой.

VII

Клянчины остались безъ прислуги. Кухарка и нянька уѣхали. На рукахъ у Клянчиныхъ остались двое ребятъ. Положеніе было затруднительное.

— Надо бабу какую-нибудь изъ деревни взять или дѣвушку. Такъ безъ прислуги и на одну ночь оставаться нельзя, говорила Клянчина.

— А вотъ я сейчасъ пойду къ нашему лавочнику и попрошу его кого-нибудь рекомендовать. Навѣрное ужъ онъ здѣсь всѣхъ знаетъ, отвѣчалъ Клянчинъ и отправился.

Лавочника въ лавкѣ не было. За прилавкомъ стоялъ старшій сынъ его.

— Нѣтъ дома самого-то? спросилъ Клянчинъ.

— Вы про тятеньку? Дома-съ. На огородѣ чай кушаютъ. Пожалуйте… Они завсегда объ эту пору прохлаждаются.

Пришлось итти обратно на дворъ. Тамъ, на огородѣ, подъ большой развѣсистой вишнею, за столомъ, сидѣлъ около большого самовара лавочникъ. Онъ былъ въ одной красной рубахѣ, съ непокрытой головой и въ туфляхъ на босую ногу. Глаза его были заспаны. Очевидно, что онъ только-что проснулся отъ послѣобѣденнаго сна. Въ волосахъ и въ бородѣ торчали сѣно и солома.

— А! Василій Романычъ! Добро пожаловать, сказалъ лавочникъ, почесывая грудь и подъ мышками, и протянулъ Клянчину руку. — Къ самому, то-есть, пылу и къ жару потрафили. А я сейчасъ чай пить сбираюсь. Бабу на ледникъ за вареньемъ услалъ. Присаживайтесь, да хлобыстнемъ по пяточку чапорушекъ. Что скажете хорошенькаго?

— Да вотъ къ вамъ съ визитомъ, улыбнулся Клянчинъ, садясь. — Вы у меня были, а я у васъ еще не былъ. Сосѣди вѣдь теперь.

— Ну, вотъ за это благодаримъ покорно. Извините только, что насъ въ такомъ видѣ застаете. Мы по домашнему. Знали бы да вѣдали, что гость будетъ, такъ попріодѣлись бы. Ужъ извините…

— Ну, вотъ… Что за церемоніи!

— Не порядокъ-съ. Гостей встрѣчаютъ честь честью. Вотъ и жена идетъ растрепанная. Вѣдь мы, по русскому обычаю отдыхаемъ послѣ обѣда, такъ въ хорошей-то одежѣ какъ будто бы оно и неловко.

Показалась лавочница, толстая пожилая женщина въ линючей ситцевой блузѣ и босикомъ. Она несла банку варенья и шла переваливаясь съ ноги на ногу.

— Супруга-съ… отрекомендовалъ ее лавочникъ. — Расхлябана она у меня на ноги и вся развинтившись, да что жъ подѣлаешь — не на дрова же ее рубить, ежели ужъ трехъ сыновей и одну дѣвчонку мнѣ народила.

Лавочница поставила банку варенья на столъ, тоже протянула Клянчину руку и въ видѣ привѣтствія проговорила:

— Все въ задъ васъ видѣла, хоть и по сосѣдству второй день живемъ. Въ ликъ-то въ первый разъ еще пришлось.