— Глянь, большая, да красноглазая, не ворона, кажись, а смахивает…

На полях то и дело мелькают человеческие фигуры.

— Гляди, гляди, кажись, он…

Под «он» подразумевается японец…

— Дурья голова, «он», откуда ему взяться, наш это, видишь, наш вытянулся… Ведь от начальства был приказ на сторожевых постах лежать, а он, на поди, во весь рост… Достанется малому…

— Тоже и лежать сласть-то небольшая… — слышится молодой голос.

— Приказано, так и лежи, умри, да лежи… — степенно говорит, видимо, бывалый солдатик уже в летах. — «Он» вот всё лежит, от земли-то и не видать его…

— Махонький, потому и не видать…

— Поскорей бы на него… Нанизал бы на штык штук пять, ровно чернослив…

— И впрямь чернослив, черномазый… — слышится добродушный смех, совсем не гармонирующий с выраженным желанием нанизать врага на штык…

— А это не «он», братцы? — указывают даже приподнявшиеся с земли солдаты на несколько фигурок, появившихся на горизонте.

— Китайцы, с косами… Впервой я их всё издали за девок принимал, прости Господи, — замечает всё тот же бывалый солдатик.

— А есть и стриженые…

— Попы это ихние, бонзы…

— Намедни есаул сказывал, есть и японцы…

— А кто их разберёт…

— Разобрать бы надоть, а японца и приколоть… — говорит молодой солдатик.

— Начальство разбирает, надо только предоставить…

— Эх, кабы попался мне… Душеньку бы я отвёл…

Вот в одной группе солдат читает письмо с родины, пришедшее по «летучке», т. е. по летучей полевой почте, состоящей из казаков.

Собрались всё земляки.

Письмо пришло одному, но радость общая.

В нём нет ничего, кроме мелочей крестьянского обихода, да поклонов от многочисленных родственников и соседей, — этими поклонами заняты три четверти письма — но в них-то вся и суть.

Имя соседа или родственника вызывает воспоминания не только того, кому адресовано письмо, но и всех земляков.

«А дядя Парфён шлёт тебе нижайший поклон», — читает солдат.

— Дядя Парфён!.. — слышится радостное восклицание.

— Жив старый!

— Ногу ему надысь телегой пришибло…

И восстают перед солдатиками картины их родины.

За кучкой, окружившей чтеца и счастливца, получившего весточку с родины, сидят и прислушиваются несколько солдатиков с грустными лицами.

Им ничего не говорят доносящиеся до их слуха имена.

Они из других мест.

И никто из них не получил письма.

С завистью смотрят они на переживающих родные воспоминания.

Но вот наступает время обеда.

Задымились походные кухни.

Подаётся сигнал к обеду.

Солдатики бегут за котелками, вынуты из за голенища или из за пазухи ложки.

Время обеда.

Если долгое затишье, то производится ученье, а то, когда надо укрепиться, роют рвы, насыпают окопы.

Работа идёт весело, с песней, песня слышится порой и на биваке, коли разрешит начальство.

И несётся русская удалая солдатская песня на далёкое пространство, гулким эхом отдаваясь вдали и привлекая китайцев, которые прислушиваются к ней со скошенных полей.

— выводит запевало.

— Разобьём, разобьём, разобьём!.. — вторит ему могучий хор.

Иные солдатики и до обеда и после обеда заняты поделками — чинят себе рубахи, сапоги…

Жарко, томительно жарко!

Вечереет, но закатывающееся дневное светило не уносит с собой невыносимой жары.