С русскими солдатами и офицерами значительно сложнее. Почти вся площадь Фонтана заполнена людьми в зеленых мундирах и больничных халатах. Они молча стоят под палящим солнцем и ждут моего слова. Сколько их тут – двадцать тысяч, тридцать, сорок, или все, кто попал сюда на излечение? В любом случае, столько народу одновременно в Единство прежде не вступало. Имею ли я право принять их службу, разорвав тем самых отношения этих людей с существующей в 1812 году Российской империей и правящим императором Александром Павловичем? Думаю, что имею. Во-первых – потому что так хощет Бог, который поручил мне работу врачевать язвы этого мира. И это желание, будучи высказанным, не нуждается в объяснениях. Во-вторых – большинство из тех, кто стоит на этой площади, без волшебной живой воды и магических услуг Лилии загнулись бы так же верно, как умирает курица, у которой отрезали голову. А в-третьих – это моя плата за помощь в трудной ситуации, за не разграбленный Кремль и не сожженную Москву. Тем более что эти люди пришли ко мне добровольно, пожелав присоединиться в дальнейшем походе по мирам. Некоторые, включая женатых офицеров, готовы взять с собой семей и свой скарб, другие в самом прямом смысле готовы отряхнуть прах этого мира со своих ног. Как там писал поэт: «Он хату оставил, ушел воевать, чтоб землю в Гренаде крестьянам отдать».

Идеалисты, млять! Но, быть может, декабризм в этом мире зачахнет на корню, потому что самые безбашенные ушли с Артанским князем в другие миры? И не будет картечных залпов на Сенатской пощади, и генерал Милорадович, герой этой битвы, не падет, получив пистолетную пулю в спину. Помнится, для него было очень важно, что в него стрелял не простой русский мужик из солдатского ружья, а офицер из пистоля. Останься он жив, не было бы такого, что раненых картечью солдат из мятежных полков полицейские крючьями сволакивали на невский лед и топили в прорубях. Это офицеры подлежали суду и, быть может, виселице, а с серой солдатской скотинкой и вовсе никто не считался. Впрочем, если бы победила противная сторона, все было бы точно так же. Не ради народа затевался тот переворот, а ради военных авантюр военных-аристократов и прибылей нарождающейся буржуазии. Не плачьте по Пестелю и Рылееву, они не только разбудили Герцена (кому мешало, что человек спал?), но и напугали всходящего на трон императора Николая, который, посмотрев на танцы умников с бубнами на Невском льду, решил, что «умные нам не надобны, надобны верные».

Ну да и пес с ними, с декабристами, без них в том мире 1812 года будет спокойнее; а тут я вытаскиваю из ножен свой меч и вздымаю его вверх, навстречу солнцу – и клинок загорается ровным бело-голубым светом.

– Знайте, – торжественно произношу я клятву, адаптированную под почти чисто русский контингент новобранцев, – что я – это вы, а вы – это я, и я клянусь убить любого, кто скажет, что вы все вместе и по отдельности не равны мне, а я не равен вам. Я клянусь убить любого, кто попробует причинить вам даже малейшее зло, потому что вы – это я, а я – это вы, и вместе мы сила, а по отдельности мы ничто. На этом священном знамени, омытом в крови героев, я клянусь в верности вам и спрашиваю – готовы ли вы поклясться в ответ своей верностью мне и нашему общему делу защиты России от любого врага, кем бы он ни был?

По мере того как я говорил, меч наливается таким ярким сиянием, что на него уже больно было смотреть. Договорив клятву, я левой рукой взял край знамени 119-го стрелкового полка и приложился губами к теплому алому шелку.