|
И Роудон тоже меня не ценит! Мне казалось, что весь мир внезапно обрушился на меня, грозит сокрушить и уничтожить и что мне необходимо защитить свои права каким-нибудь решительным образом. Мое уязвленное самолюбие не находило утешения ни в вере моего детства, ни в неверии последних лет. Хорошо было бы сейчас же уйти от Роудона и каким-нибудь необычайным и быстрым способом озолотить его конкурента Фробишера, владельца соседних гончарен! Первую часть этой программы выполнить было нетрудно, - стоило только подойти к Роудону и объявить ему: "Вы еще обо мне услышите", - но вторая часть могла и не удаться: Фробишер мог подвести меня и не разбогатеть. Это, впрочем, было не так важно. Важнее всего - Нетти. В голове у меня теснились обрывки фраз для письма к ней. Презрение, ирония, нежность - что выбрать?.. - Вот досада! - сказал вдруг Парлод. - Что такое? - Разожгли печи на чугуноплавильном заводе, и дым мешает мне смотреть на комету. Я решил воспользоваться перерывом и поговорить с Парлодом. - Знаешь, - начал я, - мне, наверно, придется все бросить. Старый Роудон не дает прибавки, а мне теперь нельзя будет продолжать работу на прежних условиях. Понимаешь? Придется, пожалуй, совсем уехать из Клейтона. Парлод опустил бинокль и посмотрел на меня. - Не такое теперь время, чтобы менять место, - сказал он, помолчав. То же самое говорил мне Роудон, только более грубо. Но с Парлодом я обыкновенно впадал в героический тон. - Мне надоела эта дурацкая работа, - сказал я. - Лучше терпеть физические лишения, чем унижаться. - Не уверен, - медленно протянул Парлод. И тут начался один из наших бесконечных разговоров, тех пространных, запутанных, отвлеченных и вместе с тем интимных разговоров, которые до конца мира будут дороги сердцу каждого мыслящего юноши. Этого не изменила даже Перемена. Конечно, я не могу теперь восстановить в памяти весь извилистый лабиринт слов, я не запомнил почти ничего из этого разговора, но могу ясно представить себе, как это было. Я, наверное, рисовался, как обычно, и, без сомнения, вел себя глупейшим образом, как оскорбленный и страдающий эгоист, а Парлод играл роль глубокомысленного философа. Мы вышли прогуляться. Ночь была летняя, теплая и располагала к откровенности. Один отрывок разговора я запомнил очень хорошо. - Временами я мечтаю, - сказал я, указывая на небо, - чтобы эта твоя комета или еще что-нибудь действительно столкнулась с землей и смела бы всех нас прочь со всеми стачками, войнами, с нашей сумятицей, любовью, ревностью и всеми нашими несчастьями. - Вот как! - сказал Парлод, видимо, задумываясь над моими словами. - Это еще больше увеличит наши бедствия, - вдруг заявил он, хотя я уже говорил совсем о другом. - Что именно? - Столкновение с кометой. Это может отбросить мир назад. Оставшиеся в живых еще больше одичают. - А почему ты думаешь, что кто-нибудь может остаться в живых?.. В таком стиле велась наша беседа, пока мы шли по узкой улице, где жил Парлод, и потом поднимались по лестнице и брели переулками к Клейтон-Крэсту и к большой дороге. Но, увлекшись воспоминаниями о днях, предшествовавших Перемене, я совсем забыл, что места эти теперь неузнаваемо изменились, что узкая улица, лестница и вид с Клейтон-Крэста, да, в сущности, и весь тот мир, в котором я родился и вырос, давно исчезли из пространства и времени и чужды новому поколению. |
