На войне, на долгих ее дорогах, часто нам навстречу выходили женщины. Старые и молодые. Выбегали девочки и совали в руки хлеб. Когда я брал этот хлеб, сердце мое запекалось болью. И всегда я испытывал огромную благодарность тем женщинам и вспоминал о матери.

– Был у меня немецкий автомат. Трофей. Модно тогда было щеголять немецким оружием. А достался мне тот автомат вот как…

Стояли мы тогда уже подо Ржевом. Из-под Сухиничей нас перебросили севернее. Полк пополнили – и туда.

Какое-то время, как всегда, стояли во втором эшелоне. Потом перебросили в первый. И сразу – на Вазузу, на тот берег. Переправились, помню, ночью. Батальон углубился в лес. Мы, связисты, разматываем катушки. За лесом показалось поле, за ним какая-то деревенька. Остановились. Новый приказ: окопаться в полный профиль на случай танковой атаки.

Танковая атака – дело серьезное. Начали спешно закапываться в землю. И усталости не чувствовали.

Пока было непонятно, где немцы. Из деревни они ушли сразу, как только увидели нашу колонну. Побросали все, даже кухню свою забыли. И вдруг по цепи: «Тихо сняться и уходить». Еще не рассвело. Возвращались по проводу. К утру вышли на опушку, подзаправились трофейными галетами и консервами. Уснули как убитые.

Утром наладили связь. Немцы из минометов постреливают. Время от времени бомбят переправу через Вазузу. Ни боеприпасов нам, на этот берег, ни продовольствия почти не поступало: так основательно немцы опекали переправу.

Выставили мы боевое охранение – отделение пехоты. Наш командир взвода и один связист ушли с боевым охранением к опушке леса. Время от времени я выходил с ними на связь и тут же докладывал начальству: все спокойно. И вдруг утром, чуть только рассвело, пропала связь с группой боевого охранения. Беру автомат и иду по нитке.

Иду через лесок. Вскоре обрыв нашел. Видимо, думаю, осколком перебило. Быстро зачистил, соединил. Только пошел назад, прямо над головой – автоматная очередь. Я залег, лежу. Тишина. А может, думаю, случайная очередь? Приподнялся, стал оглядываться, и тут пули ударили у самых ног. А когда я падал, успел приметить впереди неглубокую впадинку. Вроде как старая воронка. Пополз к ней. Тот, кто держал меня на мушке, сразу понял мой маневр и открыл частую стрельбу короткими очередями. Пули буквально из-под рук и ног вырывали землю, но – удивительное дело! – ни одна из них меня даже не задела. Видимо, стрелок был так себе. Однако пролежал я под его присмотром долго. Ладно, лежу. А у нас, у связистов, правило было такое: если связь нарушена, на повреждение должны выходить с обеих сторон. Гляжу, с той стороны бежит Григорьев, связист наш из боевого охранения. Я уже хотел было окликнуть его, но тут, боковым зрением, увидел, как в перелеске справа кто-то перебежал и тут же оттуда послышалось: «Хенде хох!» Я сразу и секанул туда очередью, так половину диска и выпустил. Григорьев, гляжу, тоже залег, только одна винтовка его с примкнутым штыком виднеется. Вылезает из кустов немец с поднятыми руками. Я не успел встать, а Григорьев его уже в живот штыком тычет. «Погоди, Григорьев! – кричу. – Надо его в штаб доставить».

Привели, а ротный нас и спрашивает: «А где же его оружие?» – «Не было, – отвечаем, – при нем оружия. Вот, одна граната была». Ротный недоверчиво посмотрел на нас. Будто мы его в нужнике поймали, этого немца… А сами думаем: а ведь и не заглянули в кусты, не поискали около. Заспешили со своим трофеем в штаб. Автомат-то немец где-то там бросил.

Отпустил нас ротный. Я тогда Григорьеву и говорю: «Будешь возвращаться, посмотри в кустах, поищи автомат. В меня-то он из автомата пулял.