– Внимательно следи за своими ощущениями, постарайся их описать и хорошенько запомнить. Это очень важно, понимаешь? Самое важное, что произойдет с тобой сегодня. Скоро боль усилится. Настолько, что захочется кричать, и даже покажется, что ты умираешь. Болеть будет все. И везде. Ты ослепнешь, быть может, оглохнешь, но пугаться не надо: это нормально. Нам просто нужно найти твой порог.

– Я не боюсь, – хрипло прошептал мальчик, едва сдерживая нервную дрожь. Все-таки он был слишком молод для этой процедуры. – Мне уже было больно.

– Ты должен быть к этому готов, – строго сказала Охотница. – Должен осознать и запомнить, что такое сенситивный шок, но суметь удержаться на самой грани, не позволив ему забрать твой разум. Именно поэтому я прошу тебя все время говорить, понимаешь? Ты должен найти тот порог, за которым наступят необратимые изменения в нервных волокнах, и ты навсегда потеряешь способность ощущать. Найти, но не переступить его. Запомни! Ни в коем случае не переступить! Как только почувствуешь, что дошел до предела, скажешь. Людям гораздо проще, их верхняя отметка никогда не бывает выше «ста», а таким, как мы с тобой, приходится поработать. К сожалению.

Карнеши широко распахнул глаза от удивления.

– Кейранн-сан! Неужели вы тоже…?

Она невесело улыбнулась.

– Я знаю, что такое «мозголом». И твой отец тоже. Именно поэтому мы не позволим тебе сегодня перейти черту.

Артем неожиданно успокоился.

– Я знаю, кейранн-сан, и верю вам. Я готов.

– Прекрасно. Можем начинать, – Колючка кивнула закончившему свою работу Краю, который, обернувшись, вот уже долгую минуту изучающе смотрел на нее и молчал, отчего-то не вмешиваясь в их тихий разговор с карнеши. Очень важный разговор. Тот, которого в свое время она была лишена и который мог тогда многое изменить для них обоих. На бледном лице наставника появилось какое-то необычное выражение, запоздалое понимание собственного промаха, а в светлых глазах, так пугающих ее когда-то, медленно исчезала тень кровожадной ненависти и, наконец-то, появилась странная задумчивость. Как же можно было не понять, что взволнованному мальчику сейчас нужно не сосредоточенное молчание, а сочувствие и понимание? Не притворная холодность, а ободрение, разъяснение, просто человеческое участие перед ожидаемым испытанием?

Край покосился на почти спокойного сына (уже спокойного!), благодарно кивнул Колючке и, мысленно перекрестившись, нажал «ввод».

– Больно, – почти сразу сообщил карнеши, слегка нахмурившись.

Ева успокаивающе погладила его руку.

– Так и должно быть. Молодец, все хорошо.

Упырь бросил на нее встревоженный взгляд и показал на пальцах: «двадцать». Она так же молча кивнула, позволяя ему продолжать, и, постаравшись настроиться на ощущения мальчика, прикрыла глаза. Тридцать, сорок… хорошо: пульс участился, но не намного, наполнение отличное. Дыхание ровное, реакция зрачков адекватная. Он прекрасно справляется. Пятьдесят… на лбу мальчика пролегли глубокие складки, веки затрепетали. Он задышал чаще и заметно тяжелее, мышцы напряглись и отчетливо прорисовались.

Семьдесят…

– Артем, что происходит? – настойчиво спросила Колючка. – Что ты чувствуешь?

– Кожа горит… и очень болят суставы. Особенно, кисти и стопы. Шумит в ушах, но я еще слышу ваш голос. Кажется, начинает сводить бедра. Мне трудно дышать, и воздух стал очень сухим…

– Хорошо, пока все в порядке. Это должно быть. Мы с твоим папой рядом, все время следим за тобой. Ты ещё можешь терпеть?

– Да, – хрипло прошептал он. – Но мне трудно сдерживаться.

– Я знаю.

Ева сосредоточенно погрузилась в чужое настроение.