Транспортный конвой приближался к окраине поселка. Орава ребятишек с веселым визгом, сливавшимся с заливистым лаем собак, бежала вприпрыжку за машинами. Дети приветственно размахивали руками, пытаясь каким-нибудь образом уцепиться за грузовики. Колонна подтягивалась к центру деревни, служившему одновременно главной площадью и местом священнодействий деревенского шамана. Солдаты в пестром камуфляже с автоматами в руках спрыгивали с грузовиков и выстраивались взводами.

Один из офицеров, взобравшись на кабину грузовика, прижал к губам мегафон, собирая жителей деревни на площадь.

Его прерывистый голос долетал до скалы, где стоял Дэниел. Слова, относимые ветром, разобрать не удавалось, но понять, о чем он говорит, по жестам офицера не составляло труда.

Он наверняка, как обычно, обвиняет их в том, что они, прячут у себя разных диссидентов, подумал Дэниел. Или в том, что жители деревни всячески препятствуют проведению экономических и сельскохозяйственных реформ нового правительства. Ну и, разумеется, офицер упомянет о контрреволюционной деятельности жителей поселка.

Пока офицер произносил свою обвинительную речь, солдаты пригнали с пляжа всех детей и рыбаков на деревенскую площадь.

Жители поселка заволновались. Дети испуганно жались к матерям, прячась в их длинных юбках, мужчины, размахивая руками, пытались что-то возразить офицеру, вещавшему с крыши кабины грузовика. Вооруженные солдаты прочесывали поселок, выгоняя из хижин оставшихся жителей. Какого-то старика, пытавшегося оказать сопротивление, ударили прикладом по голове. Старик упал без чувств и так и не поднялся с пыльной дороги, а солдаты все так же пинками распахивали двери жилищ и кричали на их обитателей. Несколько солдат поджидали на берегу, и, как только рыбацкие лодки причаливали к пляжу, рыбаков под дулами автоматов тоже гнали на площадь. Бонни, не отрываясь от объектива ни на минуту, снимала и снимала.

– Боже мой, что творится! Да этим кадрам цены нет! За такое премию «Эмми» можно получить, если я хоть что-то смыслю в этом деле! – захлебываясь от возбуждения, восклицала она.

Дэниел молчал. Его коробил ее дикий восторг. Сам журналист, он отлично понимал, что значит найти свежий и шокирующий материал. Пробудить живые чувства зрительской аудитории, привыкшей к крови и насилию на экране, сейчас не так-то легко.

Однако происшествие, свидетелями которого они являлись, больше всего напоминало страшные сцены чисток гетто эсэсовцами в Европе во время Второй мировой войны.

Солдаты уже загоняли согнанных жителей поселка на грузовики. Воздух наполнился воплями женщин, пытавшихся отыскать в беспорядочном людском водовороте своих детей. Кто-то падал, крича от ужаса, и его тут же затаптывали ногами сотни других; жуткая паника охватила теперь всех жителей поселка. Кое-кто из них успел захватить с собой первые попавшиеся под руку пожитки, но большинство остались в чем были.

Два оранжевых бульдозера медленно сползли с платформ трейлеров, выпуская струйки голубого дыма из выхлопных труб. Одна махина, развернувшись на месте, опустила свой тяжелый стальной щит, и, ослепительно блеснув на солнце, металлическое орудие врезалось в стену ближайшей хижины. Непрочное соломенное сооружение развалилось на глазах у всех, как карточный домик.

– Красота! – задохнулась Бонни. – Сработано что надо! Потрясающий кадр!

Женщины запричитали и завыли, над деревушкой повис горестный гул боли и отчаяния. В сознании миллионов людей планеты именно эти звуки чаще всего ассоциировались с образом черной страдающей Африки. Кто-то внезапно вырвался из толпы и, пригибаясь, побежал к зеленевшему поблизости полю сорго.