— Поговори со мной, Жорка, — просил он, когда брат возвращался с работы.

Георгий знал, что Саше нелегко. Но он считал, что какое-то время надо перетерпеть.

— Никто тебя не обижает? — начинал он. — Я имею в виду — придирки по работе?

— С нормами не придираются… Работаю.

— Тогда чего тебе? Все хорошо, по-моему.

— Плохо, — говорил Саша, опуская голову. — Не любят меня.

— Ах, так, — не любят? А есть ли тебя за что любить?

— Не знаю.

— Зато я знаю. И могу доложить: не за что!

— Я же человек!.. Почему меня не любят?

— Давай разберемся на пяти пальцах. Один загнем — сам-то ты кого из товарищей любишь?

— Не терплю! — говорил Саша, поднимая голову. — Особенно этого курносого! Ух, гад же!

— Второй загнем — а себя любишь? Или тоже ненавидишь?

— Ну, вот еще — ненавидишь!.. Я себе зла не сделаю.

— Это, между прочим, ошибка, Сашок, и — принципиальная! Если кто и делает тебе зло, так это ты сам. Загнем третий палец — за что любить тебя тем, которых ты ненавидишь? За то, что их ненавидишь? Или за то, что одного себя любишь? Как видишь, и пяти пальцев не понадобилось, всего тремя обошлись.

Георгий переодевался, чтоб идти к Лене, а Саша сидел на койке, ворочая, как глыбы, не дававшиеся ему мысли. Потом он начинал снова:

— Поговори со мной, Жорка.

— Да мы же обо всем договорились, — терпеливо разъяснял брат. — Тебя не любят, потому что ты не заслужил любви.

— А почему никто не разговаривает?

— А о чем с тобой разговаривать? О проблемах перехода от социализма к коммунизму или о структуре атома?

— Меж собою они разговаривают…

— Пойми же, чудак, у тебя испытательный срок после крупного проступка. Надо доказать, что ты достоин хорошего отношения.

— Срока без приговора не бывает.

— Приговора нет, а срок идет. Говорю тебе, перекрутится!

Георгий уходил, и одиночество становилось нестерпимым. Лучше всего было бы напиться. Водка в магазинах исчезла, но, на худой конец, можно нализаться и красного вина. Саша вспоминал предостережения брата и страшился пить. Он выходил в поселок. В поселке было еще хуже, чем в пустой комнате.

Некоторое время Саша носился с мыслью прорвать удушавшую петлю молчания, участвуя в какой-либо общей затее. Он записался в лыжники, у них всегда было весело. Лыжи ему выдали, но веселья не отпустили. Саша на ровных участках ходил так-сяк, а на спусках, разгоняясь, падал. Когда сваливался другой, к нему спешили, Сашу обходили осторожно. Инструктором у лыжников был Семен, этот всюду поспевал с советами и помощью. Саша рухнул у ног Семена, обдав его облаком снежной пыли. Семен отряхнул снег и пошел дальше. Саша, встав, крикнул:

— Неужто не видишь — упал же!..

— Помощи ты не просил, — возразил Семен. — Я думал, ты нарочно.

Саша падал еще не раз, но на помощь не звал, у него не было уверенности, что ему протянут руку. Вскоре и лыжная пора кончилась, весна добралась и до снега в пихтовых чащах, где он держался дольше, чем на реке и под соснами.

Саша уходил в клуб, бродил в фойе, одинокий в шумной толпе. Кино можно было смотреть и без разговора, но и кино не радовало.