— Какъ полицейскій солдатъ? Что ему нужно? тревожно спросила Глафира Семеновна.

— И ума не приложу. Удивительно, какъ мы не замѣтили, что онъ вскочилъ къ намъ на станціи желѣзной дороги, потому что иначе ему не откуда взяться.

— Такъ прогони его. Я боюсь его, произнесла Глафира Семеновна.

— Да и я побаиваюсь. Чортъ его знаетъ, зачѣмъ онъ тутъ! Что ему нужно?

У Николая Ивановича уже тряслись руки. Онъ опять опустилъ стекло у кареты, выглянулъ въ окошко и крикнулъ извощику:

— Стой! стой, извощикъ! Остановись!

Но извощикъ, очевидно, не понялъ и не останавливался, а только пробормоталъ что-то въ отвѣтъ.

— Остановись, мерзавецъ! закричалъ Николай Ивановичъ еще разъ, но тщетно. — Не останавливается, сообщилъ онъ женѣ, которая ужъ крестилась и была блѣдна, какъ полотно. — Войникъ! Братушка! Зачѣмъ ты на козлы влѣзъ? Ступай прочь! обратился онъ къ полицейскому солдату и сдѣлалъ ему пояснительный жестъ, чтобы онъ сходилъ съ козелъ.

Войникъ пробормоталъ что-то съ козелъ, но слѣзать и не думалъ. Извощикъ усиленно погонялъ лошадей, махая на нихъ руками. Николай Ивановичъ, тоже уже поблѣднѣвшій, опустился въ каретѣ на подушки и прошепталъ женѣ:

— Вотъ, что ты надѣлала своимъ строптивымъ характеромъ въ таможнѣ! Ты кинула въ лицо таможенному чиновнику кускомъ ветчины и за это насъ теперь въ полицію везутъ.

— Врешь… Врешь… Я вовсе и не думала ему въ лицо кидать… Я перекинула только черезъ голову… черезъ голову… и ветчина упала на полъ…. Но вѣдь и онъ не имѣетъ права…

Глафира Семеновна дрожала, какъ въ лихорадкѣ..

— Да почемъ ты знаешь, что въ полицію? — спросила она мужа. — Развѣ онъ тебѣ сказалъ?

— Чортъ его разберетъ, что онъ мнѣ сказалъ! Но куда-же насъ иначе могутъ везти, ежели полицейскій съ козелъ не сходитъ? Конечно-же, въ полицію. О, братья-славяне, братья-славяне! — ропталъ Николай Ивановичъ, скрежеща зубами и сжимая кулаки. — Хорошо-же вы принимаете у себя своихъ соплеменниковъ, которые васъ освобождали и за васъ кровь проливали!

Глафира Семеновна была въ полномъ отчаяніи и бормотала:

— Но вѣдь мы можемъ жаловаться нашему консулу… Такъ нельзя-же оставаться. Скажи, крикни ему, что мы будемъ жаловаться русскому консулу. Выгляни въ окошко и крикни! Что-жъ ты сидишь, какъ истуканъ! — крикнула она на мужа.

Карета свернула въ улицу и остановилась у воротъ бѣлаго двухъ-этажнаго дома. Съ козелъ соскочилъ войникъ и отворилъ дверцу кареты.

VIII

— Пріѣхали… Доплясались!.. А все изъ-за тебя… говорилъ Николай Ивановитъ, прижавшись въ уголъ кареты. — А все изъ-за тебя, Глафира Семеновна. Ну, посуди сама: развѣ можно въ казеннаго таможеннаго чиновника бросать ветчиной! Вотъ теперь и вывертывайся, какъ знаешь, въ полиціи.

На глазахъ Глафиры Семеновны блистали слезы. Она жалась къ мужу отъ протянутой съ ней руки войника, предлагающаго выйти изъ кареты, и бормотала:

— Но вѣдь и онъ тоже не имѣлъ права нюхать вашу ветчину. Вѣдь это-же озорничество…

А войникъ продолжалъ стоять у дверей кареты и просилъ:

— Молимо, мадамъ, излазте…

— Уходи прочь! Не пойду я, никуда не пойду! кричала на него Глафира Семеновна. — Николай Иванычъ, скажи ему, чтобы онъ къ русскому консулу насъ свезъ.

— Послушайте, братушка, обратился Николай Ивановичъ къ войнику. — Вотъ вамъ прежде всего на чай крону и свезите насъ къ русскому консулу! Полиціи намъ никакой не надо. Безъ консула въ полицію мы не пойдемъ.

Войникъ слушалъ, пучилъ глаза, но ничего не понималъ. Взглянувъ, впрочемъ, на сунутую ему въ руку крону, онъ улыбнулся и сказавъ: «захвалюемъ, господине!» опять сталъ настаивать о выходѣ изъ кареты.