Прошло съ четверть часа, а поѣздъ и не думалъ трогаться. Отъ нечего дѣлать Николай Ивановичъ прошелся по вагону, чтобы посмотрѣть, кто сидитъ въ немъ. Двери купэ были отворены. Въ одномъ изъ купэ лежалъ на скамейкѣ въ растяжку и храпѣлъ всласть какой-то турокъ въ европейскомъ платьѣ, а o томъ, что это былъ турокъ, можно было догадаться по стоявшей на столикѣ у окна фескѣ. Противъ него, на другой скамейкѣ сидѣлъ сербскій или болгарскій православный священникъ въ черной рясѣ и черной камилавкѣ и чистилъ апельсинъ, сбираясь его съѣсть. Въ другомъ купэ было пусто, но на сѣтчатыхъ полкахъ лежали два франтовскіе чемодана съ никелевыми замками, висѣло рыжее клѣтчатое пальто съ пелериной и на столѣ стоялъ цилиндръ. Еще одно купэ было заперто, но изъ-за запертыхъ дверей слышалась польская рѣчь. Раздавались два голоса. Николай Ивановичъ вернулся къ себѣ въ купэ и сообщилъ о своихъ наблюденіяхъ женѣ.

Прошло еще полчаса, а поѣздъ и не думалъ отправляться.

— Когда-же, однако, мы поѣдемъ? проговорила Глафира Семеновна, поднялась и вышла на тормазъ, чтобы спросить у кого-нибудь, когда отойдетъ поѣздъ.

Двѣ бараньи шапки везли ея сундукъ на телѣжкѣ.

— Боже мой! Еще только нашъ багажъ въ вагонъ везутъ! сказала она и крикнула шапкамъ:- скоро поѣдемъ?

— Ѣданаестъ и половина… послышался отвѣта.

— Боже мой! Еще полчаса ждать, проговорила она и, войдя въ вагонъ, сообщила объ этомъ мужу.

— Ну, такъ что-жъ, посидимъ, подождемъ. Вотъ я чайку изъ нашего чайника напьюсь. Признаюсь, я даже люблю такъ не торопясь. Это напоминаетъ наши маленькія русскія дороги. Тамъ иногда на станціи просто какого-нибудь Ивана Ивановича ждутъ, который непремѣнно обѣщался сегодня ѣхать съ поѣздомъ, — отвѣчалъ Николай Ивановичъ.

— Ну, нѣтъ, ужъ этого я не люблю. Ѣхать, такъ ѣхать.

— И поѣдемъ въ свое время. А то лучше что-ли, если такая спѣшка желѣзнодорожной станціи въ Берлинѣ? Тамъ еле успѣваешь сѣсть въ вагонъ, да и то рискуешь попасть не въ тотъ, въ какой надо, и очутиться вмѣсто Кельна въ Гамбургѣ! Да вѣдь ты помнишь, какая съ нами была исторія, когда мы на Парижскую выставку ѣхали! Думаемъ, ѣдемъ въ Парижъ, а попали чертъ знаетъ куда.

Но вотъ раздался второй звонокъ и изъ буфета стали показываться на платформы желѣзнодорожные служащіе. Затѣмъ началось постукиваніе молоткомъ колесъ у вагоновъ. Въ вагонъ влѣзъ худой и длинный англичанинъ съ рыжей клинистой бородой, въ желтыхъ ботинкахъ, въ сѣромъ клѣтчатомъ пиджакѣ и триковой шапочкѣ съ двумя триковыми козырьками. На немъ висѣли на ремняхъ: баулъ съ сигарами, бинокль въ чехлѣ и моментальный фотографическій аппаратъ. Англичанинъ направился въ купэ, гдѣ висѣло клѣтчатое пальто.

Но вотъ и третій звонокъ. Раздались звуки рожка, свистокъ локомотива, и поѣздъ тронулся, уходя со станціи.

Супруги Ивановы стояли у открытаго окна и смотрѣли на платформу. Вдругъ Глафира Семеновна увидала вчерашняго таможеннаго чиновника, стоявшаго на платформѣ и смотрѣвшаго прямо въ окна вагона.

— Вчерашній мой мучитель, — быстро сказала она мужу и показала чиновнику языкъ, прибавивъ:- Вотъ тебѣ за вчерашнее!

XVIII

Стучитъ, гремитъ поѣздъ, увозя супруговъ Ивановыхъ изъ Бѣлграда по направленію къ Константинополю. Глафира Семеновна сняла корсетъ и сапоги и, надѣвъ туфли, стала укладываться на скамейку спать уже «на бѣло», какъ она выражалась, то есть до утра. Николай Ивановичъ вынулъ книгу «Переводчикъ съ русскаго языка на турецкій» и хотѣлъ изучать турецкія слова, но вагонъ былъ плохо освѣщенъ и читать было невозможно. Въ купэ вошелъ сербскій кондукторъ съ фонаремъ, безъ форменнаго платья, но въ форменной фуражкѣ, привѣтствовалъ словами: «добри вечеръ, помози Богъ» и спросилъ билеты.

Билеты поданы, простригнуты, но кондукторъ не уходитъ, смотритъ на лежащую на скамьѣ Глафиру Семеновну и, улыбнувшись, говоритъ что-то по-сербски…

— Представь себѣ, я хоть и не понимаю словъ его, но знаю, о чемъ онъ говоритъ, сказалъ Николай Ивановичъ женѣ.