— Дугал! Этель! — громко закричала старая леди. — Скорее сюда! Должно быть, в Хилтопе грабители.

Дугал не стал отвечать ей с нижних ступенек лестницы — его мать была немного туга на ухо. Все равно бы ничего не услышала. Он поднялся в комнату, в которой царил живописный беспорядок. Повсюду на стенах висели его фотографии всевозможных размеров, а вдоль стен — полки с самыми разными книгами — от Андерсена до «Декамерона». В гостиной стояло несколько удобных кресел — мать была довольно крупной женщиной и любила уют. Из окна комнаты открывался великолепный вид на поросший травою холм, казавшийся в лучах заката золотым.

И в самом деле, во всех окнах старого белого особняка на самой вершине холма горел свет.

— Да нет, мама, — возразил Дугал. — Какой дурак станет зажигать везде свет, если он хочет ограбить дом?

— Тогда кто же там? — не унималась Генриетта. — Может, сообщить в полицию?

— Вряд ли это понравится новым хозяевам.

— Кому?

— Новым владельцам дома, — прокричал Дугал.

Генриетта бросила на сына полный негодования взгляд. Порой Дугалу казалось, что лицо его матери чаще всего выражает именно это чувство и что причиной этому — он сам.

— Дугал, ты не говорил мне, что Хилтоп продан.

— Его продали только на прошлой неделе, мама.

— На прошлой неделе! Ведь это целых семь дней назад! Из-за тебя я не знаю даже, что творится под самым моим носом.

Дугал покорно развел руками. Бесполезно объяснять Генриетте, что самое главное в работе юриста — осторожность. Впрочем, если уж отец не смог убедить ее в этом за тридцать лет — то о нем, Дугале, и говорить нечего. Его мать была неисправимой любительницей сплетен и, как большинство из них, желала первой среди своих подруг узнавать что-нибудь интересненькое. Она считала ниже собственного достоинства слышать от других то, что в силу своей профессии уже знал ее собственный сын.

Впрочем, сейчас он сам согласился, что мог бы сказать ей о продаже Хилтопа и раньше. Во всяком случае, вреда бы от этого не случилось.

— Извини, мама. Сделка завершилась только к сегодняшнему дню. Майлдмеи сразу же переезжают. Или, вернее, невеста Саймона Майлдмея. Они через несколько дней поженятся.

Генриетта села и расправила широкий подол платья. Ее широкое румяное лицо излучало теперь доброту и обаяние.

— Так, значит, будет свадьба! Как мило! Ну, Дугал, будь же умником, расскажи мне о них.

Дугал не умел как следует описывать людей. Вот если бы Генриетта сама оказалась в его конторе, она могла бы увидеть там высокого и довольно тучного господина с заплывшими голубыми глазками, розовой кожей и пухлыми ладонями и даму лет тридцати с небольшим; впрочем, та была такой маленькой и изящной, что казалась подростком. У нее было заостренное книзу лицо и огромный жгут волос цвета шампанского. Лишь едва различимые морщинки в уголках глаз, а быть может, и сами зеленовато-серые глаза — умные и проницательные — выдавали ее возраст.

Однако Дугал не смог ни описать Генриетте эту пару так, чтобы она как будто воочию увидела их, ни объяснить, почему они вызывают у него интерес. Пожалуй, самое главное было в том, что Саймон Майлдмеи совсем не производил впечатление мужчины, в которого могла бы влюбиться такая женщина, как Айрис Мэтьюз. Редкие мягкие волосы над розовым мясистым лбом неизбежно предрекали образование обширной лысины в самые ближайшие годы, а неизменная дружелюбная улыбка быстро утомила бы любую неглупую женщину своей бессмысленностью. А ума Айрис, похоже, было не занимать. Саймон так боготворил ее, что постороннему становилось даже неловко. Дугалу казалось, что Айрис, напротив, это очень нравится.