Это был тот же самый человек, только сорока трех лет, то есть двадцать лет спустя после того военного снимка. В повороте его головы и развороте плеч все еще чувствовалась самоуверенность, на губах играла все та же гордая усмешка, но следует признать, что теперь в ней слегка ощущалась горечь. Глядя на фотографию, я думал о том, что он никогда не расстанется со своими мечтами и представлением о собственном предназначении, так хорошо запечатленными на первой фотографии, что он по‑прежнему молод и таким останется до конца дней.

– Вы видите? – спросила нас миссис Гамильтон. – Вы видите, что он собой представляет?

– Мне хотелось бы поговорить о нем с кем‑нибудь, кто его знает, – сказал вместо ответа Уолтер.

Миссис Гамильтон взяла протянутый ей снимок.

– Он все еще очень красив, – сказала она, – и очень силен. Но все у него идет не так, как надо. – Женщина взглянула на Уолтера:

– У нас есть автомобиль марки “де сото”. Муж ненавидит его и говорит: “Они уже больше не выпускают эти проклятые штуковины”. А до этого был “хадсон”. Обе они попали к нам из третьих или четвертых рук, и ему приходится парковать ее снаружи, за поворотом, он... Дело не в профсоюзе, вы понимаете? Так уж у него складывается жизнь. Не обманывайте его, мистер Килли, пожалуйста.

Она была близка к тому, чтобы рассказать нам о его супружеской неверности, но достаточно было второй фотографии и комментария по поводу ее, мол, он во всем разочаровался. Она старалась всячески ему помочь.

– Почему он написал нам, миссис Гамильтон? – спросил я. Мне казалось, что, если бы словесный портрет Чака был правдивым, он не смог бы написать то письмо.

– Старик Макинтайр, – сказала она, – много чего наобещал Чаку. Они ладили между собой, и, я думаю, Чак нравился ему больше, чем кто‑либо другой. Но он наобещал ему всего, или, вернее, Чаку обещания всего лишь померещились, а сам взял и умер. Новый же начальник, этот мистер Флейш, ничего не слышал о Чаке. Чак ходил в контору по пятницам и, я полагаю, уже видел себя работающим в ней. Но теперь у него не осталось никаких шансов получить эту работу.

– Миссис Гамильтон, мне кажется, вы не понимаете, что мы с Полом... – начал Уолтер.

– Вам кажется, что я не понимаю? Чак – разочарованный человек, мистер Килли, злой, разочарованный человек, и ему наплевать на риск, потому что у него нет ничего, чем он дорожил бы. Куда порядочнее было бы с вашей стороны не... не использовать его.

– Письмо подписали двадцать пять человек, – вежливо возразил Уолтер, – и было бы нечестно по отношению к ним...

– Было бы нечестно по отношению к Чаку! Вы не понимаете... Не думаете же вы... – Она замолчала, ловя ртом воздух и стараясь взять себя в руки. – Вы полагаете, что сможете победить? Надеетесь забрать что‑либо у тех, кто сейчас всем этим управляет? Я тысячу раз ему говорила, я умоляла его не посылать вам то первое письмо, но, когда пришел ваш ответ, убедить его в чем‑либо стало и вовсе невозможно. Ничего путного из этого не выйдет, вы только причините неприятности Чаку и всем, кто подписал письмо. Но в первую очередь Чаку. Но повторяю, ничего хорошего из этого не получится, вы это понимаете?

– Мне жаль... – сказал Уолтер, и слова его прозвучали как‑то неуверенно.

Я понял, что он думает о чем‑то еще. Предполагалось, что здесь создалась идеальная ситуация и рабочие будут бросать розы к нашим ногам. Именно поэтому он взял меня с собой. Но поведение миссис Гамильтон нарушало ту картину, которую он себе нарисовал.

Уолтер поднял портфель и сказал:

– Мне жаль, но у меня нет выбора.