|
Утро такое милое, ясное, но мне немножко грустно и хочется уйти в поле, где никого нет, - я уж знаю, что люди, как всегда, запачкают светлый день. Однажды, когда я лежал на крыше, бабушка позвала меня и негромко сказала, кивнув головой на свою постель: - Помер Коля-то... Мальчик съехал с кумача подушки и лежал на войлоке, синеватый, голенький, рубашка сбилась к шее, обнажив вздутый живот и кривые ножки в язвах, руки странно подложены под поясницу, точно он хотел приподнять себя. Голова чуть склонилась набок. - Слава богу, отошёл, - говорила бабушка, расчёсывая волосы свои. Что бы он жил, убогонький-то? Притопывая, точно танцуя, явился дед, осторожно потрогал пальцем закрытые глаза ребёнка; бабушка сердито сказала: - Что трогаешь немытыми-то руками? Он забормотал: - Вот - родили... жил, ел... ни то ни сё... - Проснись, - остановила его бабушка. Он слепо взглянул на неё и пошёл на двор, говоря: - Мне хоронить не на что, как хошь сама... - Тьфу ты, несчастный! Я ушёл и вплоть до вечера не возвращался домой. Хоронили Колю утром другого дня; я не пошёл в церковь и всю обедню сидел у разрытой могилы матери, вместе с собакой и Язёвым отцом. Он вырыл могилу дёшево и всё хвастался этим передо мной. - Это я только по знакомству, а то бы - рубль... Заглядывая в жёлтую яму, откуда исходил тяжелый запах, я видел в боку её чёрные, влажные доски. При малейшем движении моём бугорки песку вокруг могилы осыпались, тонкие струйки текли на дно, оставляя по бокам морщины. Я нарочно двигался, чтобы песок скрыл эти доски. - Не балуй, - сказал Язёв отец, покуривая. Бабушка принесла на руках белый гробик, Дрянной Мужик прыгнул в яму, принял гроб, поставил его рядом с чёрными досками и, выскочив из могилы, стал толкать туда песок и ногами и лопатой. Трубка его дымилась, точно кадило. Дед и бабушка тоже молча помогали ему. Не было ни попов, ни нищих, только мы четверо в густой толпе крестов. Отдавая деньги сторожу, бабушка сказала с укором: - А ты всё-таки потревожил Варину-то домовину... - Как иначе! И то я чужой земли прихватил. Это - ничего! Бабушка поклонилась могиле до земли, всхлипнула, взвыла и пошла, а за нею - дед, скрыв глаза под козырьком фуражки, одёргивая потёртый сюртук. - Сеяли семя в непахану землю, - сказал он вдруг, убегая вперёд, точно ворон по пашне. Я спросил бабушку: - Чего он? - Бог с ним! У него свои мысли, - ответила она. Было жарко, бабушка шла тяжело, ноги её тонули в тёплом песке, она часто останавливалась, отирая потное лицо платком. Я спросил её, понатужась: - Чёрное-то в могиле - это материн гроб? - Да, - сказала она сердито. - Пёс неумный... Года ещё нет, а сгнила Варя-то! Это всё от песку, - он воду пропускает. Кабы глина была, лучше бы... - Все гниют? - Все. Только святых минует это... - Ты - не сгниешь! Она остановилась, поправила картуз на моей голове и серьёзно посоветовала: - Не думай-ка про это, не надо. Слышишь? Но я думал: "Как это обидно и противно - смерть. Вот гадость!" Мне было очень плохо. Когда пришли домой, дед уже приготовил самовар, накрыл на стол. - Попьём чайку, а то - жарко, - сказал он. - Я уж своего заварю. На всех. Подошёл к бабушке и похлопал её по плечу. - Что, матъ, а? Бабушка махнула рукой. - Что уж тут! - То-то вот! Прогневался на нас господь, отрывает кусок за куском... Кабы семьи-то крепко жили, как пальцы на руке... Давно не говорил он так мягко и миролюбиво. Я слушал его и ждал, что старик погасит мою обиду, поможет мне забыть о жёлтой яме и чёрных, влажных клочьях в боку её. Но бабушка сурово остановила его: - Перестань-ка, отец! Всю жизнь говоришь ты эти слова, а кому от них легче? Всю жизнь ел ты всех, как ржа железо. |
