|
Прибежали матросы, боцман, помощник капитана, снова собралась толпа людей; на голову выше всех стоял буфетчик, тихий и немой, как всегда. Солдат, присев на дрова около кухни, дрожащими руками снял сапоги и начал отжимать онучи, но они были сухи, а с его жиденьких волос капала вода, - это снова рассмешило публику. - Всё едино, - сказал солдат тонко и высоко, - убью мальчишку! Придерживая меня за плечо, Смурый что-то говорил помощнику капитана, матросы разгоняли публику, и, когда все разошлись, повар спросил солдата: - Что же с тобой делать? Тот промолчал, глядя на меня дикими глазами и весь странно дергаясь. - Смир-рно, кликуша! - сказал Смурый. Солдат ответил: - Дудочки, это тебе не в роте. Я видел, что повар сконфузился, его надутые щёки дрябло опустились, он плюнул и пошёл прочь, уводя меня с собою; ошалевший, я шагал за ним и всё оглядывался на солдата, а Смурый недоуменно бормотал: - Эт, цаца какая, а? Извольте вам... Нас догнал Сергей и почему-то шопотом сказал: - Он зарезаться хочет! - Где? - рявкнул Смурый и побежал. Солдат стоял в двери каюты для прислуги, с большим ножом в руках, этим ножом отрубали головы курам, кололи дрова на растопку, он был тупой и выщерблен, как пила. Перед каютой стояла публика, разглядывая маленького смешного человечка с мокрой головой; курносое лицо его дрожало, как студень, рот устало открылся, губы прыгали. Он мычал: - Мучители... му-учители... Вскочив на что-то, я смотрел через головы людей в их лица - люди улыбались, хихикали, говорили друг другу: - Гляди, гляди... Когда он стал сухонькой детской ручкой заправлять в штаны выбившуюся рубаху, благообразный мужчина рядом со мною сказал, вздохнув: - Умирать собрался, а штаны поправляет... Публика смеялась громче. Было ясно: никто не верит, что солдат может зарезаться, - не верил и я, а Смурый, мельком взглянув на него, стал толкать людей своим животом, приговаривая: - Пошёл прочь, дурак! Он называл дураком многих сразу, - подойдёт к целой кучке людей и кричит на них: - По местам, дурак! Это было тоже смешно, однако казалось верным: сегодня с утра все люди - один большой дурак. Разогнав публику, он подошёл к солдату, протянул руку. - Дай сюда нож... - Всё едино, - сказал солдат, протягивая нож острием; повар сунул нож мне и толкнул солдата в каюту. - Ляг и спи! Ты что такое, а? Солдат молча сел на койку. - Он тебе есть принесет и водки, - пьёшь водку? - Немножко пью... - Ты смотри, не трогай его - это не он посмеялся над тобой, слышишь? Я говорю - не он... - А зачем меня мучили? - тихонько спросил солдат. Смурый не сразу и угрюмо отозвался: - Ну, а я знаю? Идя со мною в кухню, он бормотал: - Н-на... действительно, привязались к убогому! Видишь - как? То-то! Люди, брат, могут с ума свести, могут... Привяжутся, как клопы, и - шабаш! Даже куда там - клопы! Злее клопов... Когда я принёс солдату хлеба, мяса и водки, он сидел на койке, покачивался взад и вперед и плакал тихонько всхлипывая, как баба. Поставив тарелку на столик, я сказал: - Ешь... - Затвори дверь. - Темно будет. - Затвори, а то они опять прилезут... Я ушёл. Солдат был неприятен мне, он не возбуждал сострадания и жалости у меня. Это было неловко, - бабушка многократно поучала меня: "Людей надо жалеть, все несчастны, всем трудно..." - Отнёс? - спросил меня повар. - Ну, что он там? - Плачет... - Эт... мешок! Какой он солдат? - Мне его жалко. - Ну? Что такое? - Людей -надо жалеть... Смурый взял меня за руку, подтянул к себе и внушительно сказал: - Насильно не пожалеешь, а врать не годится, - понял? Ты не привыкай кисели разводить, знай сам себя. |
