Рядом с домиком егеря стоит пустующий домик, в котором я так люблю останавливаться. Солнце зашло за горы, но его прощальные лучи еще золотят самые высокие вершины хребта Турайгыр. Быстро холодеет, пощипывает за уши мороз. На небе, которое кажется таким чистым и синим после города, зажигаются яркие звезды.

Дел всем хватает. Спешно разгружаем машину, заготавливаем топливо. Главное — сладить с капризной печкой. Труба не пропускает дым, и он, едкий, пахнущий ивами, валит клубами в комнату. Но вот тепло пробило холодные дымоходы, веселый столбик дыма поднялся вверх из трубы над избушкой. Хотя стены промерзли, от плиты уже веет приятным теплом, хорошо, уютно и приветливо потрескивают в печке дрова. От света керосиновой лампы по комнате мечутся длинные тени.

В домике с самой осени никто не останавливался. Но зато его заселили на зиму многочисленные обитатели горного тугая. А теперь их, невидимых и незаметных, пробудило неожиданное тепло. Поползли по белым стенам яркие цветастые жуки-коровки, забрались на стол с едой, на одежду, на наши головы. Милых жуков мы складываем в коробку и выносим в сени. Не время им бодрствовать, пусть продолжают спать.

За коровками проснулись златоглазки. Их неудержимо влечет язычок пламени керосиновой лампы, в нем они ощущают тепло, символ весны, пробудившегося солнца. Размахивая зелеными в ажурной мелкой сеточке крыльями, они слетаются к свету со всех сторон, чуть не доглядишь, обжигаются о горячее стекло, падают на стол. Жаль бедных златоглазок. Их тоже приходится переселять в сени.

Иногда раздается низкий гул, и по комнате стремительно проносится большая черная муха. Спросонья она стукается о стены и, упав на пол, вздрагивает ногами, переворачивается, вяло ползет и вновь принимается за безумный полет. Мухи поменьше, продолговатые, ведут себя спокойнее. Они не желают летать и, найдя потеплее местечко, принимаются охорашиваться, чистят ножками тело, тщательно протирают ими грудь, брюшко, крылья, голову и большие выпуклые глаза.

Клопов-солдатиков мы не сразу заметили. Вначале они ползали по полу и лишь потом, разогревшись, забрались на стены, знакомясь с необычным миром, в котором они так неожиданно оказались по воле судьбы. С потолка незадачливые засони стали падать вниз, и кое-кто приземлился в посуду с едой.

Позже всех пробудились маленькие изящные стрекозы-стрелки. Как и златоглазок их влекла к себе лампа, и они бесшумно и неожиданно появлялись возле нее из темноты комнаты, принимаясь неторопливо реять вокруг таинственного светила.

Еще появился какой-то серый слоник, пробежала уховертка, на белой стене застыл сенокосец, распластав в стороны длинные ноги. В общем, жарко разогретая печь разбудила всех крошечных обитателей лесной избушки, и мне порой казалось самому, будто закончилась зима, лес очнулся от зимнего покоя и наполнился весенними запахами и шорохами.

Потом в бревенчатой стене рядом с печкой послышалось тихое, но отчетливое тиканье часов, и я пожалел, что сразу открыл своим изумленным спутникам секрет необычного звука. Это очнулся маленький жук-точильщик в своих ходах, проделанных в древесине, и стал ловко постукивать головой о дерево, сигнализируя таким же, как и он, жучкам, что мол «наступила весна, я здесь, проснулся, не пора ли нам всем выбираться из своих темниц, встретиться». В давние времена проделки таких жуков в западноевропейских странах называли «часами смерти» и верили, что там, где в дереве начинают таинственно тикать часы, кто-нибудь из членов семьи должен обязательно умереть. Кто знает, быть может, немало людей, страдающих суевериями и мнительностью, отправлялись в потусторонний мир из-за ни в чем неповинных жучков-точильщиков.

С интересом мы поглядывали вокруг себя, ожидая увидеть новых наших сожителей, а когда раздались звуки, похожие на стрекотанье, все бросились на поиски таинственного музыканта.