Так я и не нашел семиножки. Но пришла зима, я долго разглядываю семиножку под микроскопом и вспоминаю короткий отдых возле горного ключа, а также многочисленных насекомых под корой старых еловых пней.

Неудачное место

Много раз я собирался заглянуть в ущелье Караспе в горах Богуты, но всегда что-нибудь мешало. Сегодня, изрядно помотавшись по горам, увидел его издалека и решил заехать. Не беда, что дорога оказалась очень скверной, нельзя ни на минуту отвести в сторону взгляд из опасения налететь мотоциклом на камни. Сухие желтые горы с зелеными пятнами можжевельника быстро приближались, и вот, наконец, за узким проходом открылось ущелье, отороченное скалистыми воротами. Дальше дороги нет, груды камней перегородили путь.

Какое разочарование! Вся растительность съедена овцами, склоны изборождены тропинками, и земля обильно усыпана пометом животных. А от ручья осталась только большая грязная лужа. В ней кишели мелкие дафнии. Они толкали друг друга и дружно нападали на красных личинок ветвистоусых комариков, теснились возле трупов потонувших насекомых. На воду беспрерывно садились осы и жадно утоляли жажду. Тут же крутились жуки-вертячки. Всюду по черному илистому берегу бегало множество мух. Рядом, в небольшой куртинке, цвели борец и мята, жужжали шмели, порхал желтый махаон с обтрепанными крыльями, летал неутомимый бражник. Он был очень красив, с красными и белыми перевязями и полупрозрачными крыльями. Ни на мгновение он не прекращал работы неутомимых крыльев, повисал в воздухе то на одном, то на другом месте, тщательно обследуя белые цветы борца и запуская в них свой длинный хоботок. Посетив все цветы, он начинал их облет снова. И так до бесконечности. Летал, чтобы найти крохотные капельки живительного нектара, выпивал их, чтобы найти силы для полета. Еще на цветы садились бабочки-белянки, перламутровки и толстоголовки.

Один раз прилетела изумительная оса-эвмена, тонкая, гибкая, в ярко-желтых перевязях, с особенно длинной талией, на которой блестел бордово-красный фонарик-узелок. Оса необычная, невиданная, я досадовал, что она, напуганная моим промахом, поспешно скрылась.

Может быть, вернется? Надо посидеть, подождать.

Погода портилась. В скалах засвистел ветер. Из-за гор выползли белые кучевые облака и медленно, величаво, как лебеди, поплыли к западу по синему небу. За ними потянулись длинными полосами серые космы туч, а потом пошла их черная громада. Солнце скрылось. От жары не осталось и следа. Похолодало.

Напрасно я сидел у куртинки борца и мяты. Постепенно их стали покидать насекомые. Исчез нарядный бражник, куда-то спрятался махаон. Забились в самую гущу растений белянки, бархатницы и толстоголовки. К грязной лужице больше не прилетали осы. Перестали быстро носиться жуки-вертячки, а вяло кружились на одном месте. Даже дафнии успокоились и оставили в покое красных личинок. Оса-эвмена так и не прилетела. Какая досада! Быть может, когда-нибудь она будет найдена и описана, и специалист, прочтя этот очерк, улыбнется и назовет ее латинское название.

Тучи все темнели и темнели. Временами доносились далекие раскаты грома. Где-то шла гроза. Здесь, в этих жарких пустынных горах, был только край фронта непогоды. Когда же стало смеркаться, ветер неожиданно прекратился, и над горами застыла удивительная тишина. Было в ней что-то тревожное. Ничтожный звук казался громким шумом. Урчание желудка маленького спаниеля Зорьки чудилось рыканьем барса. Ручные часы тикали так, будто в кузнице молоточек звонко бил по наковальне. В городе не знают такой тишины. Она не бывает там такой даже ночью.

Откуда-то появились две небольшие стрекозы и стали носиться в воздухе, выделывая сложные пируэты. Потом раздался низкий дребезжащий звук крыльев таинственного аскалафа. Но ни странные сумеречные стрекозы, ни аскалафы, жизнь которых так плохо изучена, не завладели моим вниманием.