- Ведь ты собирался рисовать чью-то лошадь? - неожиданно спросил Дональд, когда мы готовили ленч.

- Я сообщил, что приеду позже.

- Когда я просил тебя остаться у нас подольше, помню, ты говорил, что сможешь побыть до очередного заказа. - Дональд немного подумал. - До вторника. Тебя ждали в Йоркшире во вторник.

- Я позвонил и объяснил, что задержусь.

- Все равно. - Дональд покачал головой. - Тебе лучше поехать к ним.

Он уверял меня, что вполне справится сам, сейчас ему лучше, и благодарил за все. Он настаивал, чтобы я посмотрел расписание поездов, заказал такси и предупредил заказчиков, что еду к ним. В конце концов я понял, что и вправду пришло время, когда ему надо остаться одному, и стал готовиться к отъезду.

- По-моему, - застенчиво начал он, когда мы ждали такси, которое должно было отвезти меня к поезду, - ты никогда не рисуешь портреты. Я хотел сказать, людей. Не лошадей.

- Иногда рисую, - пробормотал я.

- Я просто подумал… Когда-нибудь ты бы мог… У меня есть очень хорошая фотография Реджины…

Я испытующе поглядел Дону в лицо. И понял, что это не принесет ему вреда. Тогда, раскрыв чемодан, я достал холст и протянул ему.

- Он еще не высох, - предупредил я. - И не вставлен в раму. И еще по меньшей мере полгода его нельзя покрывать лаком. Но можешь взять, если хочешь.

- Дай мне поглядеть.

Когда я развернул холст, он не отрывал от него глаз, но ничего не говорил. К парадной двери подъехало такси.

- До свидания, - сказал я, прислоняя холст к стене. Он кивнул, схватил меня за локоть, открыл дверь и помахал рукой. Все молча, потому что глаза у него были полны слез.

В Йоркшире я провел почти неделю, изо всех сил стараясь обессмертить старого терпеливого скакуна, потом вернулся домой в свою шумную квартиру возле лондонского аэропорта Хитроу, чтобы закончить этот портрет лошади.

В субботу я сложил кисти и поехал на скачки, считая, что слишком долго работал без отдыха.

Скачки с барьерами в Пламптоне. Знакомая волна возбуждения от стремительного движения лошадей окатила меня.

На картине невозможно передать момент, когда лошадь летит к финишу. Этот полет на холсте всегда будет вторичен.

Всю жизнь я мечтал участвовать в скачках, но мне не хватало ни практики, ни умения, ни, я бы сказал, куража. Как и у Дональда, мое детство прошло на частном предприятии среднего размера в Суссексе, где мой отец был аукционистом и сам у себя бухгалтером. Подростком я провел бесчисленные часы, наблюдая за тренировками лошадей на холмах вокруг Финдона, а начал рисовать их лет в шесть. Чтобы проехаться верхом, мне приходилось уговаривать тетушку, но такое счастье обычно не длилось больше часа. В детстве у меня никогда не было собственного пони. В художественной школе время прошло прекрасно, но в двадцать два года я остался один, оба родителя почти одновременно скончались, и я обнаружил, что человеку надо каждый день что-то есть. На время я решил стать агентом по торговле недвижимостью, но мне понравилось, и «время» продлилось на годы.

Наверно, половина художников Англии, рисовавших лошадей, собралась в Пламптоне. И неудивительно. Победитель Большого национального стипль-чеза прошлого года впервые в новом сезоне принимал участие в скачках. Коммерческий успех картины во многом зависит от названия. К примеру, картина «Нижинский на соревнованиях в Ньюмаркете» имеет гораздо больше шансов быть проданной, чем она же, но названная «Лошадь на соревнованиях в Ньюмаркете». «Победитель Большого национального стипль-чеза на старте» пойдет нарасхват, а «Участник соревнований в Пламптоне перед стартовой лентой» вообще не найдет покупателей.