Дверца машины распахнулась, и с сиденья кабины свесились бледно-зеленые космы Злыгости.

– Не могу. Не могу больше слушать. Не могу больше смотреть на этого… Это… Не могу – сейчас стошнит. Где Свинкль? Опять прохлаждается? Пора кончать!

И тут откуда-то из-под машины, из-за заднего колеса, неторопливо вышел голубовато-серый поросенок. Розовые глазки его светились, фосфоресцировали неестественным светом, но шофер этого свечения не заметил и потянулся к поросенку, как к родному.

– Милый, – просипел он и поднял руку, чтобы погладить поросенка по голове.

– Руки убери, пока не отъел, – дружелюбно посоветовал Свинкль и поинтересовался: – Созрел?

– Созрел, – покорно ответил шофер и подтянул под себя руки.

– Это хорошо, – глазки серо-голубого поросенка прищурились. Он по-детски хлопнул рыжеватыми ресницами и переступил с копытца на копытце. – Так что, даром все скажешь или тебе денег дать? Или стихи послушать хочешь?

При слове «даром» лик шофера, и без того перекошенный, скривился еще больше, ребята даже удивились, как он при этом сумел выдавить из себя:

– Все скажу, – и, помедлив, добавил: – Даром.

– Славненький ты наш, умненький. Так ты, верно, и сам догадываешься, о чем говорить надобно? – Глаза Свинкля стали похожими на иголки, маленькие острые ушки встали торчком.

– Не догадываюсь, но все скажу. Все! – Шофер умоляюще приложил руки к груди, потерял равновесие и ткнулся носом в асфальт. – Про цемент, который я налево двигал, да? Нет? А там тонн триста было. Не интересуетесь? Жаль. Про балки железобетонные? Нет? А свинарник я не один ломал, с Петькой – это он все затеял и председатель ихний. Опять не то? Ну не про пионерский же лагерь? Это ведь мелочь, об этом и говорить не стоит. Ну купят пионерам этим новые кровати, не обеднеет завод, верно? Да и кровати-то были не новые, а отдыхающим турбазы тоже на чем-то спать надо, правда? – Шофер, кажется, перебрал уже все свои грехи и начал затихать.

– Про львов, – напомнил Свинкль.

– Про львов? Про бронзовых? Боже ж мой! Дак ведь это я для Верзилина. Для него я Москву увезу, не то что львишек паршивых! – Голос шофера приобрел уверенность. – Личность. Изюмина в творожной массе человечества. За ним – как за стеной: все прикроет, отовсюду вытащит. Мог бы просто попросить, а он еще полсотни бросил. Человек… – На глазах умиленного шофера выступили слезы.

– Где львы, задрыга? – рявкнул Свинкль.

– На даче. На даче у Верзилина. Не у меня же. Мне они без надобности. Это там, за Каменным островом. В бывшем имении Бобриковых. Это чуть-чуть не доезжая совхоза «Равенство». Там еще автобус ходит. Как с шоссе съедешь – направо песчанка, бездорожье почти, чтобы, значит, кому не надо неповадно было ездить, а потом бетонка – высший класс, как стекло. Я…

– Понятно. Вали в машину и исчезни. И никому никогда ни-ни. Спокойней спать будешь.

– Да я конечно. Я с радостью Уезжаю. Спасибочки. Да я… – Шофер замолк, осторожно вылез из-под машины, окинул невидящим взглядом двор и ребят, стоящих рядом, и полез в кабину.

– Как бы он кого не сбил по дороге, – забеспокоилась Анюта.

– Не собьет, – сказал Свинкль, выбираясь из-под машины.

Загудел мотор, и мусорная машина начала выезжать со двора.

– А контейнер взять забыл, – сказал Витька, почесал в затылке и с надеждой спросил: – А могут ему за это выговор на работе влепить, а?

– Вряд ли, – лениво буркнул Свинкль, покосился на подошедшего Шерли и зевнул.