|
Когда я кончил, в убогом помещении посветлело настолько, что догорающую свечу можно было погасить. Чувство выздоровления меня не покидало. Я оделся, облачился в дождевик и осторожно выбрался подышать… Нельзя сказать, что моему взору открылось нечто, способное порадовать человека, смертельно уставшего от соленой воды, — слишком много ее было повсюду. Я глянул вверх — узнать, не топчется ли с наветренной стороны шканцев капитан Андерсон, но не увидал его. Вместо этого от передних перил мне помахала рукой сверкающая фигура. Ветер донес слабый голос:
— Эй, там! Это был лейтенант Бене. — Что за мерзкая погода! — Я сейчас к вам приду. Из недр корабля возник Камбершам. Он что-то буркнул, и я проворчал что-то в ответ. С него и это довольно. Камбершам поднялся на шканцы. Пробило восемь склянок. Церемония приветствия не затянулась. Джентльмены собрались приподнять шляпы, но на них были зюйдвестки, завязанные у подбородка специальными ленточками, а потому приветствие ограничилось символическим поднятием правой руки на уровень глаз. Рулевые передали вахту своей смене. По трапу спустился Бене. Держась двумя руками за поручни, он перегнулся вниз: — Поднимайтесь, сэр. — Вы сегодня в хорошем настроении, мистер Бене. — Это, наверное, вам показалось. — Разлука, как я начинаю понимать… — Ах, вон что. Вильсон, следить за шкаториной! Мистер Тальбот, целую вахту я занимался теми двумя строками, которые вам цитировал, — и существенно их улучшил. О, дивное созданье, несомненно: для смертной женщины ты слишком совершенна! Разве не стало лучше? — Я ведь не поэт. — Откуда вы знаете? Говорят, вы плакали, когда пела миссис Ист. — Боже ты мой! То были пустые слезы, и кто их послал — Господь или дьявол… И что… Кроме того, я перед этим расшиб голову. — Дорогой мистер Тальбот, как только перед нами встает необходимость общения с самыми чувствительными, самыми утонченными созданиями, единственно поэзия может осуществить эту связь. Поэзия, сэр, их язык. И язык будущего. Эпоха женщин… Как только дамы осознают, что с их губ должны слетать лишь такие звуки, а не проза, они взойдут во всем своем блеске, словно солнце. — Вы меня поражаете, мистер Бене. — А проза? Это речь лавочников, язык войны, торговли, земледелия. — Но поэзия… — Проза, сэр, годна убеждать мужчин. Вот, к примеру, не далее чем вчера мне удалось убедить капитана, что небольшое изменение курса пойдет нам на пользу. А попробуй я изложить ему это в стихах… — Удивительно, что вы вообще живы. — Вы разве не заметили, что качка уменьшилась? — Я счел, что моя способность сохранять равновесие и хорошее расположение духа — результат выздоровления. — Мы встали на фордевинд, и увеличение скорости, хоть и небольшое, компенсирует увеличение расстояния. Однако отсутствие Предмета Любви… — Вы о леди Сомерсет? Лейтенант Бене снял зюйдвестку и тряхнул золотистой шевелюрой. — О ком же еще? — Я предположил, — смеясь, сказал я, — что вы имели в виду кое-кого другого. — Других не существует! — Для вас не существует, а для меня… Лейтенант Бене покачал головой и добродушно улыбнулся: — Нет. — Мне пришло в голову, что у вас, вероятно, был случай составить мнение о характере мисс Чамли. — У нее его нет. — Простите? — Какой у нее может быть характер? Она еще школьница, мистер Тальбот. — Мисс Чамли… — О школьницах у меня нет никакого мнения. От них нечего ждать понимания, сочувствия или еще чего-то. |
