Моя бесконечно добрая и жалостливая девочка, которую не ожесточили ни безумие и чёрствость матери, ни предательство той, кому она доверила свое наивное сердечко.
— Не совсем, малыш. Скорее аннулируют рабочую визу и депортируют в Россию с запретом дальнейшего въезда в Австрию.
— Мне кажется, что Вера не ожидала, что так все получится… Что… мама нападет на нас.
— Котёнок, Вера помогла Ирме покинуть лечебницу и привела в наш дом, — негромко напоминаю я, с усилием воли подавляя вспыхнувший гнев.
Очень жаль, что полицейские задержали Веру до того, как я до неё добрался. С нетерпением жду ее депортации. В России наказать подлую суку будет ещё проще. Я не злопамятный человек, но, когда угрожают моей семье, не забываю и не прощаю.
— Она очень плохо поступила, — соглашается дочь. — Я ее не оправдываю, а говорю о том, что Вера всего лишь хотела напугать Элю, заставить почувствовать угрозу безопасности Дани и Робби. Думала, что таким образом избавится от неё, и мы снова будем жить втроём, — задумчиво размышляет Кэтти. Я бросаю на неё быстрый взгляд, удивляясь взрослой проницательности дочери. — Вера не хотела, чтобы кто-то пострадал.
— Когда имеешь дело с зависимой шизофреничкой, риск, что кто-то пострадает, близится к ста процентам. Вера — психолог, она осознавала опасность. Почему мы вообще о ней говорим?
— Прости… — виновато бормочет Кэтти. — Мне трудно принять, что она все время нас обманывала и притворялась моим другом, — поясняет с непринужденной искренностью.
— Я думаю, ты ей действительно нравилась, — успокаиваю расстроенную дочь. — Но иногда люди ставят свои личные интересы выше других.
— Эля никогда нас не предаст? — робко спрашивает Кэтти, и я не виню ее за этот страх.
— Никогда, Котенок, — уверено обещаю я, и Катарина расслабленно улыбается. — Она тебя любит. Очень сильно. По-настоящему.
— Я ее тоже люблю, — шепотом делится со мной дочь, и у меня теплеет на сердце.
— И я, — улыбаюсь так широко, что скулы сводит.
— Ну ты-то понятно, — фыркает Кэтти. — На лице все написано, — хитро замечает она, намекая на незажившие синяки. После долгих расспросов мне все-таки пришлось объяснить дочери их происхождение. Тоже по-взрослому, как есть, утаив только подробности 18+. «Надо было сломать ему нос», — выслушав, серьезно заявила Кэтти, и я чуть не надорвал живот от смеха, а потом долго смеялась она, когда я сказал, что именно это и сделал.
— Маленькая язва, — по-доброму подразниваю дочь.
— Эээ, я на твоей стороне. Сражаться за свою женщину — священный долг рыцаря, — важно выдает Катарина.
— Фильмов насмотрелась? — ухмыляюсь я.
— Ох, пап, с вами никакого кино не надо, — хихикает Кэтти. — А за цветами заедем?
— Обязательно. Сама выберешь?
— А можно? — задает вопрос с взволованным придыханием.
— Нужно, — уверенно киваю, и Кэтти от предвкушения потирает ладони.
* * *
К больнице мы подъезжаем в приподнятом настроении. Кэтти собственноручно тащит огромный тяжелый букет, наотрез отказавшись делиться со мной благодарностью Эли. Я не спорю, давно смирившись с присутствием двух упертых женщин в моей жизни. Им я готов позволять капризничать и вить из меня веревки… иногда.
Получив выписку у врача и выслушав рекомендации, мы спешим в палату Эли. Кэтти врывается туда первая. |