Человек со шрамами, сидевший по другую сторону стола от хозяина, засмеялся.
— Вот мы наконец и одни, — произнес он.
И продолжил терранскими присказками:
— Быка выпустили, Ошуа Ди. Начинай размахивать плащом.
Если идиома и смутила Карнатику, тот не подал вида. Напротив, губы его на миг скривились в ледяной улыбке, а потом хозяин корабля достал из шкафчика бутылку спиртного.
— Мои ребята сейчас придут убрать посуду, — произнес он, — и мне бы не хотелось им мешать. Так что пойдем-ка ко мне в каюту. Я хочу тебе кое-что показать. Но сперва вопрос. Ни искушение возможностью отомстить, ни искушение гордыней не убедили тебя присоединиться к нам…
«Ага! Стало быть, пришло время третьего искушения», — насторожился Внутренний Ребенок.
— Те, кто стер мои воспоминания, — Донован с осторожностью подбирал слова, — и разрушил мой разум, были мастерами своего дела. Без памяти месть становится пустым звуком; без памяти былая слава остается лишь буквами в книжках. Ни те подвиги, которые, как ты говоришь, я совершил, ни те страдания, которые перенес, ничем не отзываются в моей душе. Это как обезболенный зуб. Ты его просто не чувствуешь.
Он принял протянутый ему стакан и подождал, пока Ошуа нальет себе из той же бутылки и отопьет, а потом попробовал предложенное угощение и сам. Напиток обладал яблочным привкусом.
— Но, Ошуа Ди… я не потому не спешу присоединиться к вашему безумному восстанию, что не чувствую к вам симпатии. По правде, помни я, где расположен потайной лаз, рассказал бы о нем независимо от того, придется мне пойти с вами или нет. Просто на практике честь и слава обычно синонимы смерти и крови.
Ошуа прикончил свою порцию выпивки одним глотком, но не отставил стакан, а покрутил его в пальцах.
— Имеешь что-то против смерти и крови?
— Смерти, крови и поражения. Когда побеждаешь, потом можно хотя бы торжественный кубок поднять.
— Порой смерть предпочтительнее жизни, — заметил Ошуа, отводя взгляд.
— Поверю в это только тогда, когда услышу из уст того, кто попробовал и то и другое.
— Жизнь на коленях — это не жизнь.
— Красиво сказано, Ошуа Ди. Только скажи, как долго ты верно служил Именам, пока не решил распрямиться?
Тень поднялся из-за стола.
— Бери свой стакан.
Он захватил свой и бутылку.
— И не суди нас строго, Геш, — сказал Ошуа, направляясь по коридору к своей каюте. — Прежде чем рискнуть всем, человек должен увидеть хоть малейшую надежду на успех. Революция свершается тогда, когда стальной захват на горле народа ослабевает. Пока пальцы держащего сильны, никто не осмелится восстать.
— Из сказанного тобой следует один урок…
— Знай, когда ударить?
— Нет. Никогда не ослабляй хватки.
Ошуа оглянулся через плечо.
— Пятьдесят стандартных лет назад Виндгук Кеописеничок сжег окружную губернаторскую базу на Базилоне. Одна из тех маленьких локальных революций, о которых поют в кабаках и тавернах, когда ночи становятся длинными, янтарно мерцает пламя в очаге, а подробности события подзабываются. «Отважный Виндгук подвел черту и крикнул: „Нас ня сломить!“» Весьма воодушевляющая песня, жаль только, черта эта была подведена не столько из стремления установить власть Справедливости, сколько из-за того, что Кеописеничок надеялся таким образом избавиться от долгов, в которых погряз. Его вели безумие и отчаяние. Пепел базы не успел еще остыть, когда армия сровняла с землей целый город. Многие жители не имели к бунту никакого отношения. А если точнее, в большинстве своем считали Виндгука просто психопатом. |