— Хорошо. Расскажу. Это было в психушке. Они затащили меня в подвал. Один держал, второй насиловал. Все?
— А потом они поменялись?
— Да. То есть, собственно, нет. Второй трахаться не любил. Он заставил меня делать минет.
— А что ты в психушке делала?
— Пришла навестить одного из них.
— Так вы были знакомы? — Да.
— И что потом?
— Да ничего. Один из них, тот, что был в психушке, умер через полгода. От передозы. А второй сидит за убийство. Так им и надо! Бог покарал!
Последние слова она произнесла и с гневом, и с почтением. Во всяком случае, Глеб услышал именно эти чувства. Глаза ее как-то странно сверкнули и опять потухли.
— А ты что, в Бога веришь?
Она резко повернулась к нему и удивленно спросила:
— А как же? Как же в Бога не верить? Тогда зачем все?!
Глеб в Бога не верил. То есть он допускал, что есть какая-то сверхсила, сверхразум. Теория Дарвина его не устраивала хотя бы уже в силу ее оскорбительности лично для него. На философском уровне он исходил из того, что Бога, о котором говорят все религии, быть не может уже потому, что те, кто в него верит и верил в веках, так жутко живут. Он, благополучный, в Бога не верил, в церковь не ходил. А они — те, у кого обижаться на Бога было более чем достаточно причин, верили. «Странные эти «простые люди»!» — подумал Глеб.
— Ну хорошо. Скажи мне, Оля, а почему ты начала работать?
— Я — не Оля. Меня зовут Катей. Но если хотите, можете называть меня Олей.
Глеб рассмеялся. То, что он ошибся и эту девчонку звали совсем не так, как его дочь, то, что он так обманулся, что он такой самоуверенный болван, — все это подняло настроение. Он впервые за полчаса испытал к ней что-то, схожее с симпатией.
— Ну хорошо, скажи мне, Катя, а почему ты пошла на улицу?
— Надоело просить у мамы деньги на сигареты!
Глеб ожидал любого ответа, кроме этого. Не исключал и варианта: «Не твое дело». В любом случае он должен был прозвучать с вызовом. Наверное, самый ожидаемый, самый стандартный, как ему казалось, ответ мог быть: «Все из-за приватизации». Глеб улыбнулся. У политиков, журналистов и деловых людей всегда и во всем был виноват Чубайс. Не собственная глупость или неудачливость, а именно этот «рыжий черт». А она оказалась честнее, сказала правду. Простую сермягу. Смешно, уличная проститутка — честнее национальной элиты.
— А мама знает, чем ты занимаешься?
— Знает — не знает! Давайте к делу перейдем. Мне работать надо.
— Хорошо, ты только ответь на вопрос.
— Думаю, что не знает. Хотя, может, и догадывается. Ну так что делать-то будем?
— Ты знаешь, а давай ничего не будем. Просто поговорим еще.
— Нет, разговорами я денег не заработаю, а время потрачу.
— Ну хорошо. Что там, в ассортименте, самое дешевое?
— Минет. Но я вам советую минет с ласками. Это — триста.
— А давай так, я тебе дам двести, как за обычный минет, но делать мы его не будем. Просто поговорим еще.
Она посмотрела на него с некоторым удивлением. Но только некоторым. Не больше. «Наверное, считает меня импотентом, — подумал Глеб и улыбнулся. — Знала бы она, как вчера вечером развлекался этот «импотент»! С двумя девицами разом. И какими!» Улыбка Глеба стала шире. И самодовольнее.
— Как скажете. Только, пожалуйста, дайте деньги сейчас.
— Да я же не убегу.
— Я понимаю. Но так принято. Считайте, что такая примета у меня. Вам это должно быть понятно.
— А почему ты считаешь, что для меня важны приметы? — Глеб искренне удивился. |