Бугров сказал свое традиционное «спасибо», не дослушав басню, что, как правило, не сулило поступающему ничего хорошего. Спросил, поет ли девушка? Играет ли на музыкальных инструментах? В том, что она ответит: «Пою», Маймин не сомневался. Как, впрочем, и в том, что пением это назвать будет нельзя. А вот по поводу инструмента подумал: либо фортепьяно, либо гитара. Так всегда. Либо то, либо другое. Ну и, разумеется, в отдельных, как правило, национально-предопределенных случаях, скрипка...

Ответ отличался оригинальностью — на гитаре и скрипке.

Девушка запела. Маймин аж вздрогнул. Голос оказался неожиданно низким. Очень чистым. Звук лился свободно, естественно, без надрыва и напряжения. Девушка взяла высокую ноту. Тоже свободно, даже легко. Маймин открыл глаза.

Он увидел то, чего ожидать ну никак не мог! Немного сутуловатая вначале, когда вошла в аудиторию, девушка выпрямилась, откинула голову и... Он не смог бы это описать словами. Легкая, будто блуждающая улыбка, светящиеся глаза, сдержанный, не отрепетированный, а природный жест, детские губы... Почему-то его поразили детские губы, слегка припухшие и какие-то совсем несовременные. Только сейчас он заметил полное отсутствие макияжа на лице. Она была абсолютно очаровательна. Маймин поймал себя на мысли, что испытывает наслаждение. Это было искусство. То, чего он так давно не встречал. Зритель, не понимающий, как что делается, был счастливее его. Он же всегда видел, как это сделано. И искусство превращалось в мастерство. А сейчас он не понимал — как?! Это было прекрасно. Их взгляды встретились. Маймин почувствовал мурашки по спине. Как светились ее глаза! Она пела о любви, и ее глаза были полны любовью. Она ему пела о своей любви!

Забытое чувство. Когда-то давно он часто влюблялся. Встречал женщину, придумывал ей добродетели, не замечал недостатков характера и любил созданный воображением образ. Особенно хорошо это удавалось тогда, когда она любила его. А его было за что любить. Красив, умен, известен с первого своего фильма, в котором снялся в восемнадцать лет. Богат. По крайней мере, по советским меркам — очень богат. Достаточно сказать, что, когда большинство мечтало о «Жигулях», он уже ездил на «Волге». Квартира на Кутузовском... После «перестройки» многое, конечно, изменилось. Звание «народного» не открывало, как раньше, нужные двери, «торговать лицом» стало недостаточно, чтобы решать повседневные проблемы. (Хотя на рынке по-прежнему можно было рассчитывать на максимальную скидку от торговца, будь то азербайджанец или молдаванин. Русских, кроме молочниц, в рыночных рядах он давно не видел.) Маймин быстро адаптировался. Сегодня, получая по пятьсот долларов за съемочный день в телесериале, редкий месяц он не имел десяти таких «дней всенародной халтуры». Плюс иногда приличные роли в кино, плюс ставка в театре, где он играл два любимых спектакля. Редко, к сожалению, зато с удовольствием. Какие-то деньги давала и антреприза, поставленная «под него» по пьесе отошедшего от дел банкира «первой волны», формально разорившегося в девяносто восьмом, но сохранившего достаточно, чтобы вложить кругленькую сумму в реализацию детской мечты стать драматургом. Когда его пригласили играть эту роль, а банкир написал ее с самого себя, Маймин сказал, что для создания правильного образа актер изначально должен проникнуться ощущением наличия шальных денег. И запросил по три тысячи за каждый спектакль. Режиссер, присутствовавший при разговоре, спросил, почему так мало, мол, он собирался просить для Маймина пять. Маймин выразительно посмотрел на банкира-драматурга и улыбнулся. Тот хмыкнул и сказал, что условия Маймина его устраивают и что только Маймин, как, собственно, и предполагалось изначально, но теперь решено окончательно, будет играть главную роль.