И вот Мишка получил. Воровской ход, блин. Покорная жена. «По ночному небу/ Только тот кто любит/ Ждать не перестанет». Перестанет, думаю я с отвращением. Потому что мне в тюрьму не пишет моя крошка. Она чувствует, что корабль погружается, и спрыгнула на берег не дожидаясь, пока откачают трюмы? Очевидно так… Мне больно, но я этого ожидал… Мы яростно жуём. Я ем чеснок, размалывая его зубами. Мишка, в остальном такой аккуратный, почему‑то не споласкивает даже рта после сна, но приняв из горизонтального положения – вертикальное, начинает жевать. Противно наверное у него во рту, – думаю я, косясь на него. Я с ним не разговариваю, зная, что он ещё не совсем в нашем мире. Однако решительно прерываю все его попытки рассказать мне свой сон. «Вот чёрт, такое снилось…», – начинает он, улыбаясь виновато. «Ты уже на этом свете, нечего цепляться за тот», – обрываю я его и иду мыть тарелку. «Поторопись, а то сейчас второе подъедет. Не успеешь вымыть миску!»

На второе всегда селёдка варёная. Часто несвежая, с жёлтыми склизкими наплывами по шкуре, что называют в народе – «ржавая». Приблизительно раз в неделю с варёной селедкой подают перловую кашу. Но только раз в неделю, очевидно понимая, что большее количество раз было бы невыносимо.

Мой старый приятель, депутат Государственной Думы полковник Алкснис загнал мне небольшой чёрно‑белый телевизор в конце июля. Потому жизнь молодого бандита в последние месяцы была проста. Из одних снов, постельных – он немедленно прыгал в другие, – телевизионные. Покинув шконку и схлебав первое (причём он оставлял корки, недоедал их, напоминая этим мою подружку Настю), он нашаривал рукой телепрограмму «МП» и выискав в ней меню из снов, подходящие ему отмечал ручкой. Предпочтение он отдавал, разумеется, программам «Криминал» и «Дорожный патруль». Следующими позначимости на его шкале ценностей шли криминальные детективы: «Маросейка», «Патриаршьи пруды», «Бандитский Петербург». Вообще‑то смотреть он мог что угодно, любую хуйню. И при этом реагировал: смеялся, хмыкал, восклицал, морщил мышцы лица… Глядя на него, я понял простую, очевидную, но до сих пор не высказанную мной лично для меня мысль: простые люди – это Ад. А молодой бандит в области вкусов и предпочтений оказался тоже простой человек. Не всякому дано, а точнее редким людям дано быть революционером во всех сферах жизни: в искусстве, в ежедневной жизни, в политике. Ну, в ежедневной жизни мы себя проявить не могли – мы были пленными, и ежедневную жизнь нам навязали наши тюремщики. Но не смотреть всякую хуйню бандит мог. А он смотрел даже передачу «Аншлаг». Так он добирался до вечера. И бывал очень недоволен, если я вдруг изъявлял желание посмотреть «Новости» или какие‑нибудь «Скандалы недели». Два‑три раза мы с ним сталкивались по этому поводу. Однажды он договорился до того, что сказал, что накажет меня. На что я сообщил, что здесь Лефортово, а он не смотрящий, а обычный тип для меня. «А телевизор, вспомни, – мой, мне его загнали, и если ты станешь терроризировать меня телевизором, Мишаня, то я его, телевизор, сдам, на хер на склад. Или расхуячу о стену…»

Мы, правда, скоро помирились. Я всегда помнил, что Мишаня – лучший из возможных сокамерников. И принимал во внимание, что от мыслей о предстоящем суде, об изменах его женщин, о том, как много тюремных годов ему дадут, – он, заключённый, хочет спрятаться в телевизионных снах. Интеллектуал, писатель или философ, имеет несомненные природные преимущества в тюрьме типа Лефортово перед бандитом. Одиночество менее страшно интеллектуалу. Зато бандитам, ворам и бытовикам, кажется, легче живётся в общих тюрьмах, в Бутырке или Матроске.