Я посмеялась вместе со всеми, а затем внезапно умолкла.

Вокруг всё еще звенел смех. Гости угощались тортом. Луиза спорила с Робертом, сколько на самом деле продолжается беременность, мама танцевала по комнате со всеми любимым дядей Рикардо, тетя Патриция разнимала Джозефа и Кэти, вцепившихся друг другу в волосы. Все чем-то занимались, за исключением двух человек: меня и нонны Кати. Мы вдвоем просто наблюдали за происходящим. Мой мозг бешено работал. Бабушка выглядела задумчивой. В эту самую минуту я поняла кое-что, способное изменить наши жизни.

После ухода гостей я осталась у бабушки. Сказала маме, что домой вернусь пешком, так что она отправилась ужинать к кузине.

Провожая ее взглядом, я подумала, что никогда не видела никого красивее. Не в смысле внешности, а внутренней красоты. Мама просто сияла, и я думала только о том, что она заслуживает намного большего, чем любая другая женщина в мире.

Нонна Катя подошла ко мне сзади и поцеловала в макушку, но я отстранилась.

— Ты лгунья, — бросила я, возвращаясь на кухню.

— Что ты такое говоришь, Джоцци? — спросила она, следуя за мной.

Я в гневе развернулась. Так разозлилась, что хотела ее ударить.

— Ты лгунья, — хрипло прошептала я. — Ты всю жизнь внушала нам, что делать и когда. Учила уважению к окружающим, чтобы нас считали идеальными и не сплетничали о маме. Ты не пускала Майкла в дом, когда узнала, что он мой отец. Ты позволила мужу выгнать мою беременную маму из дому, а ей было всего семнадцать! Ты заставила ее всю жизнь чувствовать себя человеком второго сорта...

— К чему все это, Джоцци? — растерянно вскрикнула нонна.

— Ты с ним спала. С Маркусом Сандфордом.

Бабушка побелела и отступила на шаг, сжимая рукой горло.

— Джоцци, что ты такое говоришь?

— Боже, нонна, ну сейчас-то не лицемерь. Ты же сама мне рассказывала, что эти четыре месяца жила одна. Четыре месяца лета, с ноября по февраль. Тогда мне было так жаль, что тебе пришлось провести Рождество и праздничные дни вдали от близких. Но сегодня, когда все шутили о том, что маму зачали в первый день года, мне показалось, что это невозможно. Как ты могла зачать на новый год, если дедушка работал на севере?

— Кристина родилась недоношенной, — всхлипнула бабушка.

— Ничего подобного. Она всегда рассказывала, каким пухленьким была младенцем. При рождении весила четыре двести. Недоношенные дети такими тяжелыми не бывают.

— Джоцци, прекрати...

— Нет. Ты с ним спала. И тебе хватило совести семнадцать лет третировать маму, когда ты сама поступила намного хуже. Ты была замужем. Ты спала с Маркусом Сандфордом, будучи замужней женщиной. Ты всю жизнь твердила нам про австралийцев. «Не путайся с ними, Джози, они не понимают, как мы живем», — говорила ты. А ты сама, нонна? Он понимал, как ты живешь? Понимал, что такое брак?

Я кричала, а бабушка плакала, но в моем потрясенном состоянии мне было плевать. Может, я и неправа. Может, дедушка в то время все-таки приехал на выходные домой. Я хотела, чтобы бабушка мне это сказала. Сказала, что дедушка однажды приехал на выходные, они занялись любовью и зачали мою маму. Но нонна ничего не говорила, только плакала.

— Ненавижу тебя! — орала я. — И вовсе не из-за своей жизни, а из-за маминой! Никогда больше к тебе не приду, если мамы тут не будет. А если вздумаешь ей нажаловаться, чтобы она силком заставила меня к тебе пойти, я все ей расскажу.

— Нет! — крикнула нонна. — Не смей рассказывать Кристине!

Она попыталась схватить меня за руку, когда я рванула прочь, но я быстро высвободилась и побежала к двери. Не совсем уверена, почему возненавидела Маркуса Сандфорда и нонну Катю за то, что они сделали. Мне их история всегда казалась романтичной.