Когда я встал и принял душ, было уже восемь.

Сьюзен тоже приняла душ, пока я готовил завтрак и разводил огонь. Потом мы сидели перед огнем, ели ржаной хлеб с пахтой и земляничным вареньем и пили кофе.

В четверть десятого, когда хлеб закончился, банка из-под варенья опустела, "Глоб" была прочитана и закончилось "Тудэй-шоу", я прослушал свой автоответчик. Кто-то оставил мне номер с просьбой позвонить.

Я набрал этот номер, и трубку тут же сняла какая-то женщина.

– Говорит Спенсер, – сказал я. – Меня просили позвонить по этому номеру.

– Спенсер, это Джулия Уэллс, – ответила женщина.

– Где вы?

– Неважно. Мне нужно встретиться с вами.

– Почти как в старом фильме Марка Стивенса.

– Простите? – переспросила она.

– Мне тоже хочется повидать вас, – ответил я. – Где мы встретимся?

– Но все занесло снегом...

Такого оборота в фильмах Марка Стивенса не предусматривалось.

– Называйте место, – сказал я. – Я туда доберусь.

– Кафе у Паркер-Хауса.

– Когда?

– В половине одиннадцатого.

– До встречи.

– Я не хочу, чтобы кто-нибудь знал, что я здесь, Спенсер.

– Тогда надо сказать: "Удостоверьтесь, что за вами нет "хвоста"". А я отвечу: "Не беспокойтесь, я буду осторожен".

– Я серьезно.

– Хорошо, детка. Я буду там.

Мы одновременно повесили трубки. Сьюзен как раз красилась в ванной. Я просунул голову в дверь и сказал:

– Мне нужно выйти. Кое-какая работа.

Она орудовала каким-то похожим на карандаш предметом в уголке рта.

– Угу, – ответила она, продолжая заниматься макияжем.

Если уж Сьюзен чем-то занята, то занята этим полностью. Я надел белые вельветовые штаны в широкий рубчик, синюю шерстяную рубашку "Пендлтон" и зимние ботинки "Херман". Потом прицепил к поясу кобуру с револьвером, надел куртку, поднял меховой воротник, натянул кепку, надел перчатки и мужественно вышел на улицу, в непогоду.

Если не считать снега, который все еще обильно падал, город как будто застыл. Никакого движения. Улицы покрыты снегом глубиной фута в два, а кое-где намело сугробы, которые вполне могли покрыть стоящую машину. Арлингтон-стрит была частично расчищена, идти было полегче. Я свернул направо на Бикон и влез на холм, отдавая себя во власть снега и ветра. Пришлось нахлобучить кепку поглубже. Выглядел я не очень щеголевато, но приходится уступать стихии. Огромный желтый бульдозер медленно полз по Бикон-стрит, разгребая снег ножом размером с Род-Айленд. Не было ни людей, ни собак – ничего и никого, кроме меня, снега и бульдозера. Когда бульдозер прополз мимо, мне пришлось перепрыгнуть через снежный вал, чтобы не угодить под нож, но зато, когда машина проехала, идти стало намного легче. Я шел по самой середине Бикон-стрит, слева от меня возвышались старые элегантные кирпичные дома, а справа лежал пустой Коммон. Дома я видел хорошо, а вот Коммон уже в десяти футах за оградой исчезал в сплошной метели.

С вершины холма я разглядел Стейт-Хаус, но без золотого купола. Все было во мгле. Спускаться по склону было чуть легче. К тому времени, когда я добрался до Паркер-Хауса, туда, где Бикон заканчивается у Тремонт, я замерз. Тишина, царившая в центре города, удивила меня.

В холле Паркер-Хауса толпился народ, а в кафе со стороны Тремонт-стрит почти не было свободных мест. Я заметил Джулию Уэллс за столиком на двоих у окна. Она смотрела на снег.

На ней была надета лыжная парка серебряного цвета, которую она расстегнула, но не сняла.