|
Будет холодновато, но по крайней мере снега удастся избежать. И тогда я вернусь домой через пять лет, как планировал… Как по красной ковровой дорожке, я шагаю вдоль густых лесов и дорожек для велосипедистов. Иногда случается ночевать в местных тюрьмах — самых чистых из всех, что я когда-либо видел. А еще под мостами или просто под кронами деревьев, и всякий раз сердце мое ликует от ожидания предстоящих встреч. Как тут не помянуть добрым словом заботливых сотрудников приютов для бездомных, которые меня принимают на ночлег в разных городках и поселках, всячески холят и лелеют. Эти добрые люди — из тех же служб, что пожарные, полицейские и сотрудники социальной сферы — принимают меня с особым теплом, стараясь подыскать подходящее жилье. В их организациях я встречаю ту же четкую структурированность, что читал во взгляде моего приятеля-бродяги Терри. Я все время чувствую, как опекает меня, словно свое неразумное дитя, эта Германия, такая по-отечески строгая и по-матерински заботливая одновременно.
Мой сын Томас-Эрик, влюбленный в эту страну, насквозь пропитался ее «правильной» культурой, и я очень рад за него. Когда мы наконец встречаемся, меня поджидает сюрприз — великолепная новенькая коляска и обновленный гардероб, подарок от известного немецкого магазина. Берлин я рассматриваю глазами своего сына — молодого и восторженного, восхищенного этим артистическим котлом, в котором он живет. Он рассказывает мне о том, как художники сквоттерствуют, как устраивают свои вернисажи, как, зная кодовое слово, проникают на подпольные вечеринки на востоке столицы. Сын с восторгом говорит об искусных мастерах, которые, чтобы отточить свои навыки, обходили всю страну, затрачивая на это путешествие три года и еще один день. С собой они брали только одну дорожную сумку и жили очень скромно, за счет того, что сами создавали и продавали, — да еще на подаяния, полученные от добрых людей. Он показывает мне обломки Берлинской стены, покрытые граффити всевозможных цветов, — будто каждый искал здесь местечко, чтобы оставить собственное послание миру. И наконец 30 октября мы садимся в поезд, который отвезет нас в Гамбург, куда прилетят мои близкие. Через огромные стекла в зоне прилетов я вижу, как моя дочь Элиза-Джейн ведет навстречу нам по коридору щупленькую девочку, которую тянет к земле непомерно большой рюкзачок. Моя пятилетняя внучка Лори вся одета в розовое. Я присаживаюсь на корточки, и она принимается меня разглядывать, поначалу недоверчиво. Она медленно приближается, и мне наконец удается перехватить ее мрачноватый взгляд. Я ласково, очень осторожно прикасаюсь к ней… Она кажется такой крошкой, что я даже боюсь обнять ее, чтобы ничего не поломать. Но вдруг она сама прыгает ко мне на шею, и я, будто сквозь туман, откуда-то издали слышу, как смеется ее мать Элиза. Она хохочет! И хохотать она теперь будет во все горло, не переставая, на протяжении последующих восьми дней! Прижимая мою малышку Лори к сердцу, я думаю о французе по имени Мишель Хьюз из Экс-ан-Прованса, моем ангеле-хранителе, который сделал возможной эту встречу. Мишель так часто бывал в разъездах, что прекрасно знает, какова она — боль долгих расставаний. А еще у него такое доброе сердце, что он еще до нашей с ним встречи решил подарить мне свидание с моей семьей. Когда шесть месяцев назад я прибыл в его дом, меня там уже ждала Люси. Мою историю Мишель прочел в каком-то журнале, попавшемся ему на глаза в одном из путешествий. Статья его тронула, и он решил подарить мне целую неделю счастья и любви. Он никак не мог смириться с мыслью, что я еще никогда не виделся со своей внучкой. В этом он сам признался мне однажды вечером. Он так великодушен, этот чудесный Мишель, что просто оплатил моим близким трансатлантический перелет. И вот в этот день, 30 октября, полулежа между чемоданами на полу гамбургского аэропорта, я почувствовал, как меня накрыло волной любви. |
