— Послушайте, полковник, — говорил Штейнбок, а может, не говорил, а только думал, потому что Гардинер, казалось, вовсе и не слышал его, а смотрел на Амистада, тот — на майора, а Джейден что-то быстро писал в блокноте. — Послушайте, я не представляю, сколько погибнет человек, если вы не добьетесь нужных признательных показаний, но я точно знаю, что, если будут применены психотропные препараты (любые!), погибнет профессор Бернал, молодой Диккенс в своем мире не сочинит ни одного романа, а Алиса Лидделл так никогда и не прочитает, что напишет о ней ее дядя Чарлз Льюидж Доджсон. А ведь сознание доктора Пенроуз служит, возможно, окном в наш мир еще для нескольких, а может, даже для десятков людей, еще не выявленных, не понятых, и только продолжение исследований, бесед, разговоров…

— Да вы просто успели влюбиться в эту девчонку Алису! — вскричал Амистад, направив в сторону доктора свой тонкий указательный палец, будто ствол пистолета. — Вы говорили ей! Вы с ней, черт возьми, целовались у всех на глазах! Это вы называете научным исследованием?

Он обернулся к полковнику.

— Послушайте, сэр, вы тоже видели запись! Я не понимаю, почему мы тратим время на то, чтобы выслушивать фантастические бредни…

— Мы тратим время, — вздохнул полковник, — потому что под протоколом должны стоять все наши подписи. В крайнем случае, может быть записано особое мнение доктора Штейнбока, но, поскольку он является официальным экспертом-консультантом, прикомандированным к базе разведывательным управлением, то, в случае возникновения форс-мажорных обстоятельств, мы окажемся в очень неприятном положении. И вы, Амистад, понимаете это не хуже меня.

— Плевать! — воскликнул Амистад. — Мое мнение тоже чего-то стоит. Это классический случай шизофрении. Мания величия. Психотропные препараты не отягощают течение болезни и могут быть использованы в случае необходимости.

— Да, ваше мнение записано в протоколе, — кивнул Гардинер. — Но если эти чертовы правозащитники до нас доберутся… или комиссия Конгресса, они там горазды на всякие расследования, не имеющие никакого смысла. Черт возьми, Амистад, вы прекрасно знаете, сколько людей полетело со своих мест после одиннадцатого сентября только потому, что они действовали, как считали судьи, с превышением полномочий. Вы же знаете, черт побери, что можно было в считанные дни добраться до самого Бин-Ладена, если бы разведчикам позволили действовать так, как следовало действовать в подобной ситуации!

— Так погибают замысли с размахом… — пробормотал Амистад, продемонстрировав на этот раз, к удивлению Штейнбока, еще и прекрасное знание зарубежной классической литературы.

— Доктор, — устало проговорил полковник. — У нас, к сожалению, действительно нет времени вести научные дискуссии. Возможно, вы правы, и случай этот уникальный в истории психиатрии и даже физики с химией. Возможно, вы правы и в том, что личность этой девушки… Алисы… будет уничтожена, хотя я и не понимаю, почему это должно произойти.

— Потому, — сказал Штейнбок, — что психика доктора Пенроуз неразрывно связана с теми личностями, для которых наша реальность — сон, в который они приходят. И если на ваш мозг, полковник, во время вашего сна воздействуют разрушающими разум препаратами, то сможете ли вы проснуться?

— Ну, это из области фантастики, — протянул Гардинер.

— Это из той области психиатрии, — заявил Штейнбок, — в которой ни вы, ни майор Бржестовски, на даже Амистад, при всей его самоуверенности, ни в коей мере специалистами не являетесь.