Симонян лучше Зеленского разбирался в душе старого мастера. Он знаком остановил собиравшегося заспорить Зеленского и заговорил сам. Он подошел к Турчину, положил руку ему на плечо, старался смирить свой быстрый, пронзительный голос, сделать его душевным и неторопливым.

— Понимаем, Иван Кузьмич, все ваши сомнения понимаем. Но вы посмотрите шире. Вы не только лучший землекоп Ленинска, вы один из самых опытных мастеров страны. Если вы не сможете — никто не сможет, и тогда наша попытка работать совмещенными стадиями пойдет прахом. Если же вы освоите новый метод, вы покажете пример другим, и мы уложимся в заданный срок. Дело не только в кубометрах, три человека всегда заменят вас по общему кубометражу, но для нас важен ваш личный пример. Мы знаем, все это непривычно, страшно трудно именно своей непривычностью. Надо пойти на это. Найти в себе силы с самим собой побороться.

Иван Кузьмич снова думал. Нужно было отчетливо представить себе скалу, вспомнить, какие он делает движения, сколько ему нужно пространства, и сообразить, как наладить работы без пыли. А вместо этого вспомнилось совсем другое — дымки над крышами соседних домов, что расходятся в разные стороны, темнота в полдень, яркая, полдневная луна, снег, словно светящийся изнутри, сыпучий, как речной песок, ветер, похожий не на ветер, а на несущуюся, грохочущую стену. Зеленский с Симоняном, не мешая ему думать, терпеливо ждали ответа.

— Сделаю, — сказал Турчин, вставая. — А трудно — что же, не мне одному трудно.

Он шел от Зеленского домой невеселый, сосредоточенный. Все его мысли возвращались к тому же — Заполярье, вначале показавшееся ему таким же, как и все другие края, где приходилось работать, было полно неожиданностей. Вначале это была дневная ночь, потом пурга. Неделю назад появился туман. В тех местах, где Турчин жил раньше, туман выпадал летними утрами, появлялся в сырые осенние дни, туман значил — сырость и слякоть. А здесь туман появился, когда мороз упал до пятидесяти градусов. Турчин хорошо помнил утро появления первого тумана. В тот день ртуть застыла в термометре, установленном у него за окном. Он пошел на улицу по воду и не нашел водоразборной колонки. Кругом был туман — непроницаемый, сухой и морозный. Все знакомые места стали словно чужими, предметы возникали неожиданно и казались незнакомыми. Даже голоса становились в тумане другими — люди ходили группами и перекликались, чтоб не потеряться. Тур-чин подался с вопросами к соседу, метеорологу Диканскому.

— Забавное явление природы, Иван Кузьмич, не правда ли? — воскликнул тот с такой радостью, словно гордился этим проклятым туманом.

От Диканского Иван Кузьмич узнал о происхождении морозного тумана: остатки влаги воздуха оседали на мельчайших пылинках и при больших холодах замерзали, превращаясь в микроскопические частички льда. Легче ему от этого знания не стало. Туман оставался скверной неожиданностью, мешавшей жить и работать. Он был еще хуже, чем дневная тьма: во тьме светили лампочки, ее можно было несколько потеснить назад. А от тумана спасения не было, только пурга его разгоняла: после сильного ветра туман слабел или даже пропадал на несколько дней. Да, все было полно неожиданностей, от первого дня до последнего.

И, если говорить правду, самой большой из всех неожиданностей было сегодняшнее предложение Зеленского и Симоняна. Все, что только может мешать работе землекопа, навалилось на него: ночь, морозы, туманы, чертова крепость скалы. Все это говорит понятным каждому голосом: «Бросайте, товарищи, кирку, отставляйте в сторону пневматические клинки, чистый труд землекопа здесь мало пригоден — взрывайте, не скупясь на взрывчатку». Он, Турчин, давно видит, что его искусству здесь дороги нет. А его вызывают и говорят: «Нет, мы не перейдем на машины и динамит, мы не бросим клинка и лопаты, — наоборот, мы сделаем их главными во всем этом деле.