— Неужели это все мне? — изумлялся Непомнящий, с восхищением поглаживая меха горностая и волка — он любил вещицы, ни на что ему не пригодные в жизни.

— Тебе, Ига! Бери, Ига! — шепотом кричали друзья.

А Най Тэниседо застенчиво вытащил из-под сакуя скатанный в трубку кусок ватмана. Это был карандашный рисунок. Четыре великолепных оленя, вздымая копыта, мчались по снежной тундре. Высокий, закутанный в меха погонщик, сам Непомнящий — черты его лица были переданы с точностью и любовью — умело правил, выпрямившись на санках, неистовым бегом своей упряжки.

— Три дня рисовал, еще до охоты, бери, Ига! — с гордостью сказал Най.

Рисунок очаровал Непомнящего, он не мог от него оторваться. И когда гости ушли, а в палату зашел завхоз с санитаром и, занеся меха в список личных вещей больного, стали утаскивать подарки на склад, Непомнящий с трудом поднялся на кровати и выдрал трубку ватмана из рук санитара.

Рисунок прибили к стене над кроватью Непомнящего. Он часто поглядывал на свое мужественное лицо, и ему уже начинало казаться, что все это в самом деле с ним было.

После этого Никаноров решил, что строгая изоляция Непомнящего теперь ни к чему, и в первый же официальный приемный день — воскресенье — к нему пустили сразу четверых: Седюка, Варю, Мартына и Бугрова, подошедших в одно время к больнице.

Гости, одетые в халаты, сидели у кровати на стульях и, стараясь говорить не очень громко, чтоб не тревожить больных, лежавших на других кроватях, ознакомили Непомнящего с событиями дня. Седюк рассказал о прорыве блокады Ленинграда, Бугров поделился заводскими новостями. Непомнящий, еще бледный и слабый, тихим, прерывающимся голосом, но с прежним оживлением комментировал сообщения.

— Я знал, что Жуков умрет, — сказал он убежденно, когда речь зашла о выловленной шайке бандитов. — Когда он вытащил нож, глаза его стали безумными. Я увидел мертвый череп смерти в его глазах. Человек с такими глазами не мог жить.

— А если б не Парамонов, он прикончил бы тебя и спокойненько удрал, — возразил Бугров. — Парамонов спас тебя, парень.

— Критерием истины является практика, — поучительно заметил Непомнящий. — А практика утверждает, что я жив, а Жуков мертв. Следовательно, мое утверждение истинно. И, если хочешь знать, Иван Сергеевич, меня спас не Парамонов. Меня спасло мое сознательное отношение к наболевшим вопросам техники безопасности.

— Не дури, Игорь! — рассердился Бугров. — Какое имеет отношение техника безопасности к бандиту Жукову?

— Самое прямое. Придя на подстанцию, я сразу обнаружил разные технические неполадки, в частности в области сигнализации. Мартын может подтвердить, как я критиковал прораба. И вот Мартын предложил дополнить аварийную сигнализацию, а я все это провел в жизнь. Когда кругом завыли сирены, я понял, что все в порядке — среди этого шума, звона и света Жуков потеряет уверенность. Это была психическая атака на бандита, и она блестяще удалась. Таким образом, меня спас мой старый опыт работника по технике безопасности.

Варя со смехом полюбопытствовала:

— А вы и в эту область заглядывали, Игорь?

— Не только заглядывал, но и оставил печатные следы! — с охотой рассказывал Непомнящий. — Начальник отдела как-то предложил мне составить инструкцию по технике безопасности для котельного цеха. Я набросал ее в тот же день, и начальник, не читая, подмахнул. Через два дня она была расклеена по всему цеху и имела шумный успех. Люди заучивали ее и читали наизусть, как стихи: «Пункт первый. Не спи стоя. Пункт второй. Уступи дорогу паровозу. Пункт третий. Разве звонок сигналиста вас не касается?» Начальник мой, бледный и встрепанный, примчался в цех и жадно читал творение, под которым стояла его подпись.