Варя и Седюк смеялись, а Непомнящий, утомленный длинным рассказом, закрыл глаза. Гости поднялись и стали прощаться.

В приемном покое, сдавая халат, Седюк увидел Катю Дубинину, державшую в руках банку консервированных абрикосов. Она покраснела, здороваясь со своим начальником.

— У вас тут кто, Катя? — поинтересовался Седюк.

— А я к Игорю Марковичу, сегодня к нему первый раз пускают, — ответила девушка. — У нас по январской карточке компот дают, а тут, наверное, плохо кормят, я и принесла. Я совсем не люблю компот, он мне не нужен, — прибавила она.

На улице Седюк попрощался с Мартыном и Бугровым и взял Варю под руку.

— Погуляем, — сказал он. — Мы с тобой давно уже не гуляли. Давай пойдем в тундру.

Они медленно проходили по улице поселка и, выйдя к обрыву, спустились в лесок. В снегу была протоптана неширокая тропинка, они сперва свернули на нее, потом шли прямо по снегу. Твердый, отполированный ветром, скованный морозом наст даже не прогибался под валенками — они шли, почти не оставляя следов. Невысоко над горами висела блестящая, большая луна, но ее окружала уже не глубокая ночь и не серый, болезненно тусклый рассвет, а широко распростертое голубеющее пространство. Где-то за краем земли невидимое солнце пробивалось наверх, озаряя своим светом тучи и горизонт, и, не пробившись, снова уходило вниз.

— День, день! — радостно говорил Седюк, вдыхая холодный, свежий воздух. — Ясный, крепкий день, его уже не загнать назад. Мы даже не замечали темноты, правда, Варя? Мы работали, нам было не до тьмы и света. А сейчас я чувствую, как меня измучила тьма. Мне хочется распахнуть руки и кричать на всю тундру, на всю страну: «День! День!» Не правда ли, смешно и хорошо? Нужно три месяца не видеть солнца, чтоб стать солнцепоклонником!

Он все глядел на светлый юг. Новые, широкие мысли поднимались в нем — мысли об их прошлой жизни, мысли об их будущем. Да, вот так они жили — черная ночь навалилась на них, отступление, потеря родных земель, гибель друзей. А сейчас наступает день. Они знали, что он придет, неотвратимый, торжествующий день. Они работали, чтоб он пришел. Пройдут года — об испытаниях, выпавших им на долю, люди будут узнавать только из книг. Он уверен, много хороших романов напишут об их времени. Но он не знает, сумеют ли передать будущие романисты то самое важное, что определяло их жизнь, их характер, их мысли в эти трудные годы. Да, конечно, люди влюблялись, ссорились, страдали и были счастливы, им приходилось голодать и холодать, они горевали над умершими и радовались рождению ребенка. Но труд, горький и вдохновенный труд — вот что стало истинным содержанием их жизни. Труд занимал все их время, поглощал их мысли и чувства. Вот пусть обо всем этом расскажет тот будущий романист. А если он, повествуя о сегодняшней жизни, не расскажет о труде, об их отношении к труду, непростительную неправду он скажет об этом времени.

— Ты, кажется, заранее ненавидишь этого бедного будущего романиста, — засмеялась Варя.

Он смеялся вместе с нею. Давно уже она не видела его таким оживленным и радостным, давно не слыхала от него таких хороших и бодрых слов. Она глядела на его посветлевшее лицо, потом подошла к нему и обняла, положив голову ему на плечо. Он крепко прижал ее к себе.

Рассвет тускнел, появились звезды. Но широкое сияние еще свободно лилось в пространство. Лицо Седюка стало мягким и задумчивым. Варя, еще теснее прижавшись к нему, сказала:

— Почему ты молчишь? Мне рассказали другие.