«Он не называет меня братом, — подумал Антоний, — потому что понял, как нелепа выдумка вилика Мерулы. Манеры у него грубые, а душа благородная. Он будет мне добрым другом. А я должен помочь ему, не только деньгами. Мы всё обсудим, когда соберемся под крышей моего дома в Риме. Стефан мне настоящий друг. Сколько трогательных забот проявил он к вещам моего отца. Он упаковывал свитки так бережно. А с каким восхищением он рассматривал библиотеку и атрий!.. Я видел его, когда он остался один, а вокруг горели большие светильники. Он рассматривал мозаику на полу, росписи на стенах и скульптуры, и на лице его был восторг. Бедный раб, ему никогда не приходилось прикасаться к таким красивым вещам… А в поместье своего господина он не имел права даже пройтись по роскошным комнатам. И жалкая деревянная надстройка стала доступна вилику Меруле только тогда, когда он стал вольноотпущенником. Теперь, когда я совсем один на всем свете, я особенно должен ценить доброту и внимание Стефана. Нет, нет, мне не нужно утонченных манер и образованности Клавдия! Душа его холодна и равнодушна. В мыслях его только расчет. Он не способен подумать о скорби людской даже на одно мгновение. С каким чванным видом он сообщал мне о благополучии своей семьи. Перед лицом чудовищной трагедии он не изменился и оставался таким же холодным, каким, вероятно, был всегда. А я считал его своим другом. Ах, если бы отец знал, кто мои истинные друзья… Рабы. Элий Сир, которому я дал свободу, и Стефан, которому я тоже так неожиданно и вовремя дал свободу. Но, видимо, есть боги, и они вознаградили меня. Иначе я был бы одинок и в тысячу раз более несчастен…»

XXVIII

ДНЕВНИК ТЕГЕТА

Антоний с нетерпением ждал возвращения Стефана. Все его корзины и ящики были сложены под тенистыми акациями недалеко от дороги, ведущей в Неаполь. Элии Сир пошел за провизией в харчевню, стоящую у дороги. Антоний перебирал записи отца. Он обратил внимание на объемистый, туго свернутый свиток. На обложке его рукой отца было написано: «Дневник». Антоний раз-вернул и стал читать записи, сделанные юным Тегетом в ту пору, когда он жил в Риме и был учеником знаменитого ритора. Первые записи относились ко времени, когда девятнадцатилетний Тегет, сын богатого патриция, еще не знал, станет ли он философом, и наивно спрашивал сам себя: «Кем же я буду?» Антоний с любопытством отмечал, что мысли и чувства отца во многом похожи на те мысли и чувства, которые обуревали его, Антония, в дни беспечной и счастливой жизни в Помпеях. Как он, Антоний, был наивен тогда, когда думал, что это благоденствие, эти светлые надежды, это радостное восприятие жизни никогда не изменится. Он посмеялся тогда над бедным влюбленным, который на стене дома написал о том, что все не вечно и переменчиво. Теперь, после этой чудовищной трагедии, к нему уже никогда не вернется та светлая радость и то чистое доверие ко всему прекрасному, которое было прежде.

Ему было приятно узнать, что многие вопросы, которые еще недавно тревожили его ум, в свое время возникали и у философа Тегета. А ведь он, Антоний, был смешон, когда думал, что его отец, знаменитый ученый, таким и родился. Видимо, прошло много времени в учении, в спорах и сомнениях, прежде чем Тегет утвердился в своих принципах и знаниях. Прежде, чем пришла слава.

А что дальше?..

Вот они, первые выступления одаренного оратора Тегета. Как интересно проследить ход мысли молодого ученого, его надежды на будущее… Как он увлечен!..

…А вот история первой любви к юной Паксее. Тегет уже известен своими выступлениями. Паксея узнала его прежде всего как блестящего оратора.