Обри понимала, что это не ее дело, но не могла не вмешаться.

— После того как ей удалят обе груди, его мать должна помнить, что она женщина.

Три головы повернулись к Обри.

— Ваша живопись — воплощение женственности и сексуальности. Я думаю, это то, что нужно сейчас Карен Эллиот.

Глаза Джильды сузились.

— Откуда вы знаете?

— В прошлом году моя подруга Джейн умерла от рака груди. Я проводила много времени у нее в больнице. Там висят две ваши картины. Мне больше нравились «Лилии», но Джейн любила «Гардению».

Обри повернулась к картине, стоящей на мольберте, чтобы скрыть набежавшие слезы. Джейн, секретарша отца, была ей ближе, чем собственные родители, и Обри очень по ней тосковала.

Когда мать Обри снова вышла замуж, Джейн первая поняла, что что-то не так. И именно Джейн заставила ее рассказать о проблемах с отчимом. Именно Джейн пошла к отцу Обри и все ему выложила. Отец немедленно забрал Обри к себе, и с тех пор она больше не появлялась в доме матери. Если мать хотела с ней встретиться, она приезжала к Обри. Это случалось не очень часто.

Джильда подошла к ней и кивнула головой в сторону Лайама.

— Вы считаете, стоит продать?

Обри прогнала воспоминания и оглянулась на Лайама. Вежливое и отстраненное выражение его лица говорило о том, что эта живопись оставляет его равнодушным. Судя по скептическому взгляду Джильды, она это тоже поняла.

— Я смогу объяснить ему. Джильда хмыкнула и кивнула.

— Да, думаю, сможете. Ладно.

Все было сделано моментально. Через минуту картина была упакована и погружена в такси, и теперь Лайам и Обри ехали к нему домой, что казалось Обри одновременно и мудрым и безрассудным. Мудрым — потому что она сможет больше узнать о Лайаме. Безрассудным — потому что она только мучает себя искушением, которому не имеет права уступить.

Таксист на этот раз лихачил безо всякой двойной платы. В результате в какой-то момент Обри оказалась почти на коленях Лайама. Его сильные руки удержали ее. Его глаза были совсем близко, но смотрел он на ее губы.

— Извините меня.

— Ничего страшного.

Обри приказала себе выбраться из его объятий. И не смогла. Лайам медленно поднял руку и погладил ее по щеке. Потом запустил пальцы в ее мягкие волосы. Обри задрожала.

Ну почему, почему ее тело так откликается именно на этого человека?

Прежде чем она совладала с собой, Лайам потянулся к ней. И вместо того чтобы отодвинуться, Обри запрокинула голову и встретила его губы. Они коснулись ее сначала совсем мягко, потом поцелуй стал глубже и настойчивее. Это было так пьяняще, что Обри решила остановиться, пока у нее осталась еще хоть капля рассудка. Она попыталась убрать его ладонь с лица, но вместо этого их пальцы неожиданно переплелись.

Очередной вираж автомобиля впечатал ее в Лайама. И теперь, стоило машине слегка вильнуть, Обри всей грудью терлась о его грудь, отчего ее соски затвердели, а внизу живота разлилась теплая волна. Лайам крепко обнял ее и усадил себе на колени. Она задохнулась от неожиданности, ощутив жар его бедер и напрягшегося паха.

Обри попыталась взять себя в руки и оторвалась от его губ. Но их лбы соприкасались, носы терлись друг о друга, его сердце билось под ее ладонью, и она чувствовала его дыхание на своей щеке.

— Что мы делаем? — прошептала она.

— Я не знаю. — Его ладонь гладила ее спину. Другую он положил ей на колено. Юбка задралась до бедер, колготок на ней не было. Его рука проникла под ткань.

Это нужно прекратить… через минуту. Обри не могла вспомнить, чтобы когда-нибудь возбуждение охватывало ее так быстро и властно и в таком неподходящем месте. Лайам поцеловал один уголок ее рта, затем другой, потом мягко захватил ее нижнюю губу зубами.