— Вот мы и дома! Через пять минут будем в больнице у Булатова. Он приказал привезти тебя к нему.

— Что ты! Не поеду. Видеть больницы не могу. Сам больше двух месяцев валялся. Живым меня теперь туда силком не затащишь. Так и скажи Булатову.

— Понятное дело, это самое. Отставить больницу!.. Держу курс в гостиницу «Березки». В бывший коттедж Головина. Слыхал я, ты любил там жить. Губа не дура. Много зелени. Соловьи на заре спать не дают. И Солнечная гора под боком.

Слушать Егора Ивановича удовольствие. И смотреть на его моложавое лицо с седыми бровями приятно. Вот старость, достойная восхищения и зависти. Она зиждется на том, что было заложено в юности. Большевиком он стал в семнадцать. В двадцать возглавил революционный Совет родного города. В двадцать два командовал броневым дивизионом на фронте. В тридцать с чем-то стал первостроителем мирового комбината.

Егор Иванович несет бремя своих лет без труда, весело. И в сто лет будет радоваться жизни. Он и меня принимает за вполне благополучного человека, а я…

Жизнь льется мне в грудь, вызывая радость и тоску. Мир прекрасен, вечно юн, бессмертен, а я…

— Ты чего это приуныл, Саня? Где ты?

— Я здесь, Егор Иванович. Задумался, глядя на родную землю. Хорошо! Все прет к свету, цветет, живет!

— Так оно и есть. Слушай-ка, Саня, правда, что ты Золотую Звезду заработал на войне?

— Правда.

— А почему не носишь?

— Потерять боюсь…

— Ну, а если по правде?

— Можно и по правде. Золотую звездочку трудно носить. Героем себя все время чувствуешь, все время вроде бы празднуешь. Работать некогда…

Егор Иванович засмеялся.

— Да ты шутник. Как и в молодости!

— Эх, Егор Иванович!.. И твои подвиги на Севере можно ценить на вес золота. Остаться человеком там, где многие теряют человеческий облик, — это ли не подвиг?

После долгого молчания он сказал чуть приглушенным голосом:

— Иначе и не могло быть, Саня. Человеком я вошел в нашу советскую жизнь, человеком прошел через все испытания, человеком и уйду. Так нам, большевикам, на роду написано! Все! Не будем больше говорить на эту нелегкую тему.

Не будем.

Неожиданно для меня он поехал не прямо по Кировской, вдоль высоченной стены комбината, а круто свернул направо, в гору, на просторной вершине которой раскинулся наш старый, времен тридцатых годов, соцгород.

— Ты куда рулишь, Егор?

— На закудыкину гору. Потерпи. Такое увидишь, что ахнешь.

Вырвались на простор, на неоглядную равнину, на так называемые поля орошения. Двухметровый целинный слой чернозема, к тому же еще удобренный в течение многих лет стоками городских вод. В центре степи, полной неиспользованных плодородных сил, я вижу солнечную, из стекла, бетона, алюминия и стали громадину. Сооружение слишком велико даже для аэропорта или крытого стадиона на сто тысяч мест.

— Что это, Егор Иванович? Откуда взялось? В последний мой приезд ничего тут не было.

— Это, Саня, наша краса, наша гордость. И конкретное доказательство заботы о людях, творящих металл.

«Жигули» остановились. Я спрашиваю:

— Куда все-таки ты меня привез?

— Не догадался?.. В вечную весну, в вечное лето. Перед тобой комбинатские теплицы… Общая площадь двадцать гектаров с гаком. Собственная, с газовыми котлами, кочегарка. Десятки километров горячих труб. Сотни вентиляторов. Произрастают здесь огурцы, помидоры, шампиньоны, цветы.

— А посмотреть можно?

— Можно. Для того и притащил тебя сюда.

Мы пересекли гигантский двор и подошли к одной из оранжерей.