– Вот как надо работать, – прорычал Батис, – смотри­те налево!

Башня, подобная первой, поднималась с моей сторо­ны. Мне пришлось потратить пару патронов, чтобы раз­рушить ее. Чудовища падали вниз с завыванием ране­ных гиен, катились по земле, и маленькие отряды уносили трупы.

– Не стреляйте в тех, которые убегают, берегите пат­роны, – предупредил меня Батис. – Если мы им предо­ставим достаточно падали, они сожрут своих собратьев.

И в самом деле, он был прав. Когда башня рассыпалась, внизу вскипало хаотичное движение, словно в разрушен­ном муравейнике. Пять, шесть, семь или восемь чудовищ поднимали мертвого собрата и куда-то уносили. Вскоре они все исчезли в темноте с клекотом стаи диких уток.

– Кря, кря, кря, – передразнивал их Батис с презрени­ем, – кря, кря, кря! Всегда одно и то же. – Он обращался скорее к самому себе, чем ко мне. – Убьешь парочку – и у них пропадает желание влезать сюда. Думают со­жрать господина Батиса Каффа, а в результате закусыва­ют сородичами. Лягушаны, мерзкие лягушаны.

После победы той ночью наметился какой-то пере­ломный момент в нападениях чудищ. На следующую ночь мы смогли разглядеть только двух где-то вдалеке. День спустя услышали лишь топот невидимых ног. В третью ночь ни одно чудовище не показалось. Это мо­жет показаться удивительным, но мы не испытали облег­чения и до самой зари не пошли отдыхать. Опыт Батиса говорил о том, что поведение лягушанов не подчиняется никакой логике: они могли напасть в любой момент.

– Это вам не расписание прусской железной дороги, – предупреждал он меня.

Однако никаких опасений или страха у меня не было. Довольно скоро выяснилось, что я мог рассчитывать на его верность. Было ли это следствием врожденного бла­городства или той атмосферы первозданности, которую создавал остров, но мне казалось, что он неспособен на предательство. Батис жил будущим – невзирая на то, что слово «будущее» означало лишь завтрашний день, – и никогда не думал о прошлом. Когда я появился на ма­яке, он принял это как данность. Мое присутствие пере­черкнуло историю наших прежних отношений, низос­тей, упреков и шантажа.

Я жил в условиях чрезвычайного положения и пото­му был готов терпеть любые неудобства во имя выжива­ния. Меня не волновали серьезные различия в наших характерах: я принимал его таким, каков он был. Но, как это часто происходит в браке, именно мелкие штрихи вызывают страшные драмы. Например, он был практически лишен чувства юмора. Батис смеялся толь­ко в одиночку и не разделял со мной минуты смеха. Когда я шутил или рассказывал ему простенькие анек­доты, Кафф смотрел на меня потерянным взгля­дом, словно сам отдавал себе отчет в каком-то своем внутреннем изъяне, который не позволял ему понять шутку.

Однажды утром, когда падали редкие капли дождя и одновременно светило яркое солнце, я читал книгу Фрезера, которая, по словам Батиса, являлась собствен­ностью маяка. Это, вероятно, означало, что ее забыл кто-то из строителей. Я читал невнимательно, глаза мои слипались, когда Батис прошел мимо меня. Он смеялся, нагнув голову, тщетно стараясь сдержаться. Я не мог по­нять, хотел ли он рассказать мне что-то или просто про­ходил мимо. Кафф смеялся и смеялся, повторяя конец какой-то истории или анекдота:

– …Он не был содомитом, а всего лишь итальянцем.

Пещерный смех возобновлялся сам собой.

– Он не был содомитом, а всего лишь итальянцем, – повторял Батис, поднимаясь по лестнице.