Я не мог поверить, что слышал окрик «zum Leuchtturm!», который предупреждал меня с балкона. Потом раздались выстрелы, пробившие холодный воз­дух, и в моей душе надломилось что-то очень хрупкое. Сначала я этого даже не осознал. Я уронил на землю ка­рандаш и бумагу и бросился бежать.

Они даже не стали дожидаться ночи и появились с приходом первых вечерних теней. Чудовища осажда­ли маяк, обожженный и изрешеченный картечью.

– Камерад, берегитесь, Камерад, – предупреждал ме­ня Батис, стреляя во всех направлениях.

Гранитные ступеньки были разрушены взрывами, и мне пришлось карабкаться вверх на четвереньках. Кафф прикрывал меня. Он выбирал в качестве мишеней чудовищ, которые пытались приблизиться ко мне. Они исчезали с каждым выстрелом. Однако, когда до укрытия оставалось каких-нибудь два метра, страх уступил место ярости. Зачем они вернулись? Мы убили сотни их собратьев. Вместо того чтобы спрятаться, я стал кидать камни в чудовище, которое оказалось ближе всего ко мне. Я хватал обломки гранита и швырял их ему в лицо: один, другой, третий. Мне помнится, я кричал ему что-то. Чудовище закрыло голову руками и отступило на­зад. После этого произошло невероятное: оно вдруг ки­нуло камень в меня! Это было жутко и одновременно нелепо. Кафф сразил его одним метким выстрелом.

– Камерад! Скорее внутрь! Чего вы ждете?

Я занял место рядом с ним на балконе и сделал один или два выстрела. Чудищ было не очень много.

Я опустил ствол винтовки. Их присутствие доказыва­ло, что любое усилие было тщетным. Что бы мы ни предприняли, они все равно вернутся. Пули и взрывы были для них как дождь для муравьев – природными катастрофами, которые принимались как должное и влия­ли лишь на их численность, но не на их упорство. Я сда­вался, выбрасывал белый флаг.

– Какого черта вы уходите? – упрекнул меня Батис.

У меня не хватило духа даже ответить ему. Я сел на стул, положил винтовку поперек колен, закрыл голову ру­ками и заплакал, как ребенок. Напротив меня оказалась животина. Против обыкновения, она тоже сидела на сту­ле – опершись на стол, чуждая происходящему. Ее взгляд следил за Батисом на балконе, за выстрелами, за моим плачем, за штурмом маяка. Однако это был взгляд со сто­роны, подобный тем, которые направляют в сторону ба­тального полотна посетители картинной галереи.

Я вложил в борьбу свои храбрость, энергию и ум, все, до последней капли. Я сражался с ними безоружный и вооруженный, на суше и на море, в открытом поле и укрытый в крепости. Но они возвращались каждую ночь, их становилось все больше и больше, смерть со­братьев не волновала их. Батис продолжал стрелять. Но это сражение уже было не для меня. «О Господи, – сказал я себе, размазывая слезы по лицу, – что еще мог бы сделать разумный человек в моем положении, что еще? Что мог бы сделать самый решительный, самый рассудительный из всех людей на земле, чего еще не сде­лал я до сих пор?»

Я посмотрел на свои ладони, мокрые от слез, потом на животину. Два дня назад плакала она, а теперь дове­лось заплакать мне. Слезы размягчили не только тело. Воспоминания закружились в свободном полете, и па­мять воскресила давнишнюю сцену.

Однажды я стоял перед зеркалом, любуясь собой с не­понятным для взрослых тщеславием подростка.