За тридцать четыре года моего альпинистского опыта я пришел к тому, что наиболее выигрышной позицией в альпинизме является такая, когда ты по-спортивному полагаешься только на себя и берешь ответственность за принятие решений в критических ситуациях. Но я обнаружил, что если ты подписался быть клиентом, то вынужден, как минимум, отказаться от этих взглядов. Ради безопасности, ответственный проводник будет всегда настаивать на беспрекословном подчинении — он или она просто не могут позволить себе дать волю каждому клиенту самостоятельно принимать важные решения.

Таким образом, пассивность клиентов всячески поощрялась в нашей экспедиции. Шерпы прокладывали маршрут, разбивали лагерь, готовили еду, перетаскивали все грузы. Это экономило наши силы и значительно повышало наши шансы подняться на вершину Эвереста, но я был сильно разочарован таким положением дел. Иногда мне казалось, что на самом деле это не восхождение на гору, что вместо настоящего восхождения мне предлагают какой-то суррогат. Хоть я и по своей воле принял на себя эту роль, с целью подняться на Эверест вместе с Холлом, но я так и не смог вжиться в нее. Поэтому я был адски счастлив, когда в 7:10 утра Роб дошел до Балкона и дал мне добро на продолжение восхождения.

Одним из первых альпинистов, которых я миновал, когда снова начал подъем, был Лопсанг, стоявший на коленях в снегу над собственной блевотиной. Обычно он был сильнейшим членом любой группы, с которой поднимался даже несмотря на то, что никогда не пользовался кислородной поддержкой. Как он с гордостью говорил мне после экспедиции: «На каждой горе, на которую я поднимался, я шел первым, я закреплял веревки. В девяносто пятом году, будучи на Эвересте с Робом Холлом, я шел первым от базового лагеря до вершины, я закрепил все веревки». То положение, в котором я его застал в хвосте группы Фишера утром 10 мая, говорило о том, что что-то было сделано неправильно.

В предыдущий день Лопсанг изнурил себя, перенося из третьего лагеря в четвертый, помимо своих основных грузов, еще и спутниковый телефон для Питтман. Когда Бейдлман увидел в третьем лагере Лопсанга, взвалившего на себя непосильную ношу, он сказал шерпу, что нет необходимости нести телефон на Южную седловину, и предложил ему оставить эту затею. «Я не хотел нести телефон, — признавался позже Лопсанг, — хотя бы потому, что он еле работал в третьем лагере и было еще менее вероятно, что телефон будет работать в более холодных и сложных условиях четвертого лагеря. Но Скотт сказал мне: „Если не понесешь ты, то понесу я“. Поэтому я взял телефон, привязал его сверху к рюкзаку и понес в четвертый лагерь… Эта ноша меня очень утомила».

А теперь Лопсанг тащил Питтман на короткой веревке в течение пяти или шести часов вверх от Южной седловины, что очень его вымотало и отвлекло от привычной роли быть первым и прокладывать маршрут. Поскольку его неожиданное отсутствие впереди группы имело в этот день вполне определенные последствия, то после всего случившегося решение Лопсанга идти с Питтман в короткой связке спровоцировало критику и полное непонимание. «Я просто не представляю, почему Лопсанг тащил Сэнди, — говорит Бейдлман. — Он пренебрег своими основными обязанностями».

Что касается Питтман, то она не просилась идти в связке. Когда она вышла из четвертого лагеря в числе первых в группе Фишера, Лопсанг внезапно оттащил ее в сторону и нацепил бухту веревки поверх ее альпинистского снаряжения. Затем, не ожидая ее согласия, он пристегнул другой конец к своему снаряжению и начал тянуть ее вверх. Она утверждает, что Лопсанг тянул ее вверх по склону против ее воли. Напрашивается вопрос почему известная напористостью жительница Нью-Йорка (она была так несокрушима, что некоторые австралийцы в базовом лагере прозвали ее «Сэнди Питбуль»), почему она просто не отстегнула метровую привязь соединяющую ее с Лопсангом, ведь для этого Сэнди не требовалось ничего, кроме как дотянуться и отстегнуть единственный карабин.